Vous êtes sur la page 1sur 134

LA LIBERTÉ : VALEUR CHRÉTIENNE OU

CONCEPT RÉPUBLICAIN ?[1]

Le concept de liberté est un concept difficile à définir. Le libellé du sujet laisse d’ailleurs
penser qu’il existe une définition religieuse de la liberté et une définition républicaine de
la liberté qu’il convient d’opposer. Certes, des événements politiques récents ont opposé
des groupes de personnes défendant des théories de la liberté différentes, elles-mêmes
appuyées sur des conceptions de l’homme et de la société radicalement opposées. Notre
point de vue est qu’une stricte opposition, sans nuance, de deux théories contraires ne
semble pas être le meilleur moyen de définir au mieux le concept de liberté ni de
montrer en quoi ces théories, sans être totalement conciliables, ont suffisamment de
points communs pour permettre un dialogue possible et nécessaire dans le cadre de la
« res publica ».

téléchargement

Je propose donc une démonstration en trois points :

-je propose d’abord de caractériser naïvement ces deux théories afin de montrer en quoi
elles sont, en apparence, radicalement contraires,

-ensuite, je montrerai en quoi la théorie de la liberté comme liberté de choix semble être
une approche objective et conciliatrice,

ADVERTISEMENT
REPORT THIS AD

-enfin, je terminerai en posant que si les choix peuvent amener des positions
radicalement opposées, une aire de conciliation est définissable.
La théorie de la liberté chrétienne comme liberté d’obéissance et auto-
résiliation de son vouloir.

La liberté est-elle une valeur chrétienne ? L’Ancien Testament définit la liberté en


opposition à l’esclavage. Le Nouveau Testament ne présente pas de définition explicite
de la liberté. Je retiens néanmoins deux problèmes : celui de la nécessitation et celui de
la détermination. L’homme est soumis à la Loi . L’Ancien Testament présente 636
[2]

commandements. Le Nouveau Testament mentionne un seul commandement : « aimez-


vous » . La reconnaissance dans l’origine divine du commandement que confère la foi
[3]

impose une nécessitation. Jésus énonce à propos de Dieu « que ta volonté soit faite » . [4]

La liberté peut être définie comme un consentement, comme le suggère la phrase de


Paul de Tarse précisant que l’homme n’est prédestiné qu’au « oui ». Mais une autre
interprétation est possible : une théorie chrétienne de la liberté est impossible à définir
car la volonté peut être entendue comme déterminée. Dieu veut et la volonté humaine
doit vouloir vouloir ce que Dieu veut qu’elle veuille. La liberté semble ainsi restreinte à
une forme d’auto-résiliation du vouloir. D’autant que Paul de Tarse, dans l’épître aux
Romains7, insiste sur le thème de l’homme esclave du péché et qui ne parvient pas à faire
le bien qu’il veut alors qu’il fait le mal qu’il ne veut pas.

La théorie de la liberté républicaine comme pouvoir d’agir sans contrainte.

Le terme de liberté est mentionné dans la devise de la République française et dans la


constitution . Les Républicains définissent la liberté comme « la possibilité de faire tout
[5]

ce qui ne nuit pas à autrui ». Ils précisent les expressions de l’agir libre : la possibilité de
penser, s’exprimer, se réunir, circuler librement… Cette théorie de la liberté est associée
à des droits. Ces possibilités définissent la théorie de la liberté comme étant une absence
de contrainte mais en donne une définition qui semble minimaliste.

La liberté est une méta-donnée.

Le problème de la liberté est avant tout un problème anthropologique. Toute définition


de la liberté repose sur une certaine conception de l’humain dans son rapport à lui-
même, aux autres et à l’organisation du monde. Mais il est incontestable que chacun se
veut libre. Que nos actions soient heureuses ou pas, il est difficile de résister à l’idée que
nous aurions pu agir autrement. La honte ou la culpabilité poussent même à penser que
nous aurions dû agir autrement. Je présenterai donc la liberté comme une méta-donnée
puisque le désir d’agir librement, donc de manière non contrainte, est présent en
chacun. Ce sentiment de liberté est essentiel au bien-être humain comme le relèvent les
psychologues. Cela n’implique nullement que chacun donne une même définition de la
liberté. D’autant que penser agir librement ou penser qu’il aurait été possible d’agir
autrement ou qu’il aurait été nécessaire d’agir autrement ne prouve pas que cette
possibilité existe.

Je rappellerai qu’il existe trois théories concernant l’existence ou non d’un libre arbitre.
La première théorie réfute l’existence du libre arbitre. Les lois de la nature imposent
d’agir ainsi et pas autrement. La théorie est déterministe. William James distingue alors
deux formes de déterminisme : la forme « dure » qui nie toute responsabilité morale et
la forme « souple » qui défend la compatibilité de la responsabilité morale et du
déterminisme . En effet, pour être moralement responsable de ses actes, il suffit d’agir
[6]

en connaissance de cause ou de plein gré sans nécessairement agir en fonction de son


désir. La théorie de la liberté évangélique semble relever de ce cas. Mais en réalité, elle
ne l’est pas. La détermination de la Loi ne s’impose que parce que la Loi est reconnue
comme d’origine transcendante et reconnue comme Loi. L’homme agit en connaissance
de cause et exerce son libre choix : suivre ou non la Loi, vouloir ou non ce que Dieu veut
qu’il veuille. En conséquence, tout acte humain est un acte rétribuable ou condamnable.

La deuxième théorie admet que les lois de la nature existent mais que l’agent dispose
tout de même d’un certain pouvoir d’agir autrement. La détermination élimine toutes
les possibilités d’action sauf une que l’on ne peut éviter. Cette théorie est
compatibiliste .
[7]

La troisième théorie défend l’existence d’un pouvoir absolu du libre arbitre. Cette
théorie est incompatibiliste. La liberté républicaine est une théorie incompatibiliste. En
raison de sa nature l’homme dispose d’un pouvoir d’action inamissible.
L’incompatiblisme peut être entendu dans un sens « fort » : le sujet a le choix. Ou dans
un sens faible : le sujet résiste à ce qui se présente à lui. Avoir le choix repose sur deux
principes : pouvoir agir ou non et pouvoir agir ainsi ou autrement. Autrement dit, il est
nécessaire que l’agent possède en lui-même le principe ultime de son action et que l’acte
soit contingent . Si l’agent est source ultime de son action, il n’existe pas de conditions
[8]

antérieures à l’action qui la nécessitent.

Le débat porte donc sur l’existence d’un pouvoir de choix. Ce pouvoir de choix est ce que
les théologiens appellent « libre arbitre » et ce que les philosophes analytiques appellent
« pouvoir des possibilités alternatives » .
[9]

La liberté est le pouvoir du choix.

La liberté consiste d’abord à avoir le désir d’agir[10]. Cette affirmation pose de


nombreux problèmes : ce que je mets en œuvre correspond-il à ce que je désire ? Suis-je
toujours mû par le désir que je préfère ? Suis-je mû par un désir que je préfèrerais être
différent ?

Le fait d’agir selon son désir ne suffit pas à définir la liberté. L’animal agit selon son
désir. S’il possède une certaine forme de liberté, il n’agit pas librement comme l’homme
peut le faire. Harry Frankfurt distingue un désir de premier niveau et un désir de
deuxième niveau. Il définit les premiers comme étant soit « les désirs de faire », soit
« les désirs de ne pas faire ». Il définit les deuxièmes comme « le désir qu’un certain
désir constitue sa volonté ». Le manque de liberté s’expérimente par la conscience
désagréable de l’écart existant entre le désir de premier niveau et le désir de deuxième
niveau.

Le désir donne naissance à une intention. L’intention est-elle déjà une forme de choix
puisqu’elle consiste à mettre en avant un désir plutôt qu’un autre ? L’intention est
d’abord la constatation qu’un désir domine un autre. Mais cette constatation ne suffit
pas à déclencher une action. L’intention ne peut être qu’une vague promesse, un
fantasme de réaliser tel ou tel acte. L’intention peut être modifiée par des désirs futurs.
L’intention n’est pas un choix. L’intention, pour aboutir à la réalisation d’un acte, doit
être ferme. Pour qu’elle soit ferme, elle doit reposer sur la connaissance de l’avantage
que permet d’obtenir la réalisation de l’acte envisagé. L’intellect évalue si l’objet identifié
est conforme au désir et s’il permet d’obtenir un mieux-être. Alors le désir se transforme
en intention ferme de réaliser ou non tel acte, ou de réaliser tel acte plutôt qu’un autre.
L’intention devient décision. Cette décision n’est donc pas la simple formation d’une
intention[11]. La décision est un vouloir vouloir la réalisation d’un désir. Ce vouloir
vouloir est la volonté. La volonté est un acte. Elle consiste à élire à la fois un objet et un
désir. La volonté est choix en acte. Elle entraîne la réalisation de l’acte. Elle met en
œuvre les moyens pour y parvenir, rend ferme l’intention et maîtrise les désirs non
satisfaits.

Chacun dispose d’un pouvoir des opposés, d’un libre arbitre, qui le rend libre de toute
nécessité et de tout déterminisme. Les actions dépendent de soi dans le sens où il
dépend de soi de les accomplir ou non. Cela consiste à avoir et à reconnaître la
responsabilité de ses actes. Qu’il agisse dans un cadre conceptuel religieux ou dans un
cadre conceptuel religieux, le sujet est toujours responsable de ses actes. L’acceptation
de la responsabilité morale est incompatible avec toute théorie déterministe . Le libre
[12]

arbitre est un pouvoir inamissible. L’homme en dispose en fonction de sa nature.

Deux théories qui permettent un espace de conciliation.

Les théories chrétiennes et républicaines partagent la reconnaissance d’un pouvoir de


libre choix que l’on l’appelle « libre arbitre » ou « pouvoir des possibilités alternatives ».
Le chrétien envisage l’arbitre comme un don divin à l’image du pouvoir divin . Mais il
[13]

ne conçoit pas ce pouvoir comme étant la liberté pleine et entière . En effet, l’homme
[14]

est marqué par le péché et il a perdu une partie de sa liberté qui ne sera recouvrée que
dans la gloire, de manière postmortem. Il ne conserve que la liberté de choix. Au
contraire, la théorie républicaine définit ce pouvoir comme naturel et plénier. Mais ces
deux théories reconnaissent que chacun est donc potentiellement libre de toute
contrainte et de toute nécessité qu’elle soit idéologique, dogmatique, institutionnelle,
législative… Tout acte tire sa source de l’agent qui, en conséquence, est moralement
responsable de son agir et de leurs conséquences. Chacun est donc libre ou non d’obéir à
la loi.

La théorie républicaine insiste sur l’auto-contrainte : j’accepte de ne pas faire aux autres
ce que je ne voudrais pas que les autres me fassent. Cette définition est universaliste : je
reconnais autrui comme un autre moi-même qui, en conséquence, dispose des mêmes
droits que moi. La théorie chrétienne insiste aussi sur l’auto-contrainte : je dois aimer
l’autre comme moi-même. Cette définition est aussi universaliste : je reconnais autrui
comme étant lui-aussi créé à l’image divine. Autrui est mon prochain quelle que soit son
origine géographique, ethnique, sociale… Il me semble que la théorie républicaine est
minimaliste tandis que la théorie chrétienne est maximaliste . Mais toutes deux sont
[15]

des théories incompatibilistes.

En revanche, les deux théories s’opposent potentiellement sur le choix. La conception


d’un monde dépourvu de présence divine et la conception d’un monde marqué par la
présence divine conduisent à des choix parfois opposés. Si l’on pose que le choix se fait
sur un mode syllogistique, en confrontant une majeure et une mineure, le choix peut
être radicalement différent. On peut envisager que la mineure puisse être identique :
chacun exprime des désirs que l’on peut classer comme étant universels. Néanmoins, le
chrétien peut exprimer un désir de Dieu que le Républicain ne reconnaitra pas . [16]

Surtout, la majeure du syllogisme pratique peut être différente que l’on soit chrétien ou
républicain. En effet, on peut envisager la majeure comme l’expression d’une règle
morale variable en fonction de la conception que chacun se fait du bien et du mal.
Auquel cas, la confrontation de la majeure et de la mineure peut aboutir à un choix
d’action, d’objet différent ou opposé.

Le problème se complexifie : je peux trouver qu’une loi ne correspond à aucun de mes


désirs et pourtant me contraindre à l’appliquer (exemple : payer mes impôts) sans pour
autant me sentir heurté dans mes convictions les plus profondes ; je peux également
trouver qu’une loi heurte mes convictions les plus profondes et refuser de m’y
soumettre. Cela pose donc le problème de la conviction. Dans un cas, j’accepte que la loi
s’impose comme majeure du syllogisme pratique et qu’elle contraigne la volonté. Il y a
alors une forme d’auto-résiliation de la volonté. Dans un autre cas, je refuse que la loi
s’impose comme majeure et qu’elle contraigne la volonté. Le critère : celui de la
conscience que je définirai comme un jugement de nature morale sur le choix effectué.
Cela pose le problème de la désobéissance civile ou religieuse : jusqu’où obéir ? Mais
également jusqu’où désobéir ?

Je terminerai sur un point : on peut voir dans les choix différents l’expression de
théories radicalement opposées mais on peut y voir également l’expression de la
singularité. Aussi est-il possible d’envisager de créer un espace de dialogue dans lequel
chacun puisse exprimer sa liberté, que celle-ci soit envisagée comme minimaliste ou
maximaliste, au nom de la liberté propriété universelle de l’homme, que celui-ci soit
conçu comme une simple nature ou à l’image divine.  La preuve en est que la majorité
des chrétiens se reconnaissent républicains sans hésitation aucune.

Jean-Marc Goglin

[1] Version remaniée d’un exposé présenté le 2 avril 2014 au café théo du CTU de
Rouen.

[2] C. FOCANT, La loi dans l’un et l’autre Testament, Paris, Cerf, 1997. R. BRAGUE, La
Loi de Dieu. Histoire philosophique d’une alliance, Paris, Paris, Folio, 2008, 2e éd.

[3] Évangile de Jean 15, 17.

[4] Évangile de Matthieu 6, 10.

[5] Robespierre le mentionne dès 1790.

[6] W. JAMES, « The Dilemna of Determinism », The Will to Believe, Dover, Dover


Publications Inc., 1956, p. 149.

[7] Cette thèse trouve ses origines théoriques chez Thomas Hobbes et est défendue par
John Locke et David Hume.

[8] R. CHISOHLM, « Human freedom and the Self », G. WATSON ed., Free Will,
Oxford, Oxford University Press, 1982, p. 26-37.
[9] C. MICHON, Qu’est-ce que le libre arbitre, Paris, P.U.F., 2010. P. VAN
INWAGEN, An Essay on Free Will, Oxford, Oxford University Press, 1983.

[10] S. LEMAIRE, « Avoir de la volonté ? », Faiblesse de la volonté et maîtrise de soi.


Doctrines antiques, perspectives contemporaines, R LEFEBVRE et A. TORDESILLAS
dir., Rennes, Presses Universitaires de Rennes, 2009, p. 13-27.

[11] Ce qui est la théorie classique présentée par M. BRATMAN, Intentions, Plans and
Practical reason, Cambridge (MA), Harvard University Press, 1987.

[12] H. FRANFFURT, « Alternate possibilities and Moral responsibility », The Journal


of Philosophy, 66, 1969, p. 828-839.

[13] Cf. Bernard de Clairvaux qui définit l’arbitre comme la marque de l’image divine en
l’homme. D. BOQUET, « Le libre arbitre comme image de Dieu. L’anthropologie
volontariste de Bernard de Clairvaux », Collectanea Cisterciensia, 65, 2003, p. 179-192,
http://www.citeaux.net/collectanea/Boquet.pdf.

[14] Cf. BERNARD DE CLAIRVAUX, La Grâce et le libre arbitre, Introduction et


traduction par F. CALLEROT, Paris, Cerf, Sources Chrétiennes, n°393, 1993.

[15] Cf. R. OGIEN, L’éthique aujourd’hui. Maximalistes et minimalistes, Paris, Folio,


1997.

[16] Cf. L. VAN HECKE, Le Désir dans l’expérience religieuse. L’homme réunifié, Paris,
Cerf, 1990.

ЦЕРКОВЬ И ВРЕМЯ
ISSN 2221-8246. Научно-богословский и церковно-общественный журнал
 AРХИВ
 БИБЛЕИСТИКА
 БИБЛИОГРАФИЯ
 БОГОСЛОВИЕ
 ИСТОРИЯ ЦЕРКВИ
 МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ "ПРЕПОДОБНЫЙ ИСААК СИРИН И ЕГО ДУХОВНОЕ НАСЛЕДИЕ"
 МЕЖХРИСТИАНСКИЙ ДИАЛОГ
 ПУБЛИКАЦИИ
 УКРАИНСКИЙ ВОПРОС
 ХРИСТИАНСТВО И ИСЛАМ
 ХРИСТИАНСТВО И КУЛЬТУРА
 ХРИСТИАНСТВО И ЛИТЕРАТУРА
 ЦЕРКОВЬ И ОБЩЕСТВО
Опубликовано в журнале "Церковь и время"  № 48

Николай Вирволь, Гвидо Фергаувен, Барбара Халленслебен

О двусмысленности понятия прав человека.


Предлагаем вниманию читателей русский перевод документа, подготовленного
Институтом межхристианских исследований Фрибургского университета совместно с
Институтом Восточных Церквей в Регенсбурге и посвященного критическому разбору позиции
Сообщества евангелических церквей Европы по вопросу о правах человека. Христианская
составляющая понятия прав человека не может быть отделена от соответствующего
библейского обоснования и нуждается в подкреплении со стороны тысячелетней богословской
и философской традиции христианского мировосприятия. Дискуссия о правах человека
представляет собой не только один из аспектов актуальной действительности, но является
одним из важнейших аспектов диалога христианских традиций. Необходимость достижения
понимания на этом уровне со всей очевидностью подтверждается возникшей полемикой.
Позиция Института межхристианских исследований, сформулированная профессором
Барбарой Халленслебен совместно с ректором Фрибургского университета отцом Гвидо
Фергаувеном, помогает лучше понять контекст проблематики понимания прав человека, а
также вскрывает ряд глубинных противоречий в позиции Сообщества евангелических церквей
Европы, и указывает на перспективы совместного сотрудничества христиан Востока и
Запада на пути противостояния воинствующему секуляризму.

О предмете

Существует как антропологическое, так и политическое измерение межхристианского


диалога. Решающие вопросы, в ответе на которые христиане и Церкви в Европе ищут
взаимопонимание и согласие, относятся к теме свидетельства христианской апостольской
веры перед лицом современного секулярного общества в контексте глобализации. Ключевая
роль здесь принадлежит вопросу о правах человека. Это подтверждается и ответом
Сообщества евангелических церквей Европы от 11 июня 2009 года 1 на документ Русской
Православной Церкви «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и
правах человека». Институт межхристианских исследований Фрибургского университета
(Швейцария) совместно с Институтом Восточных Церквей в Регенсбурге посвятил этому
вопросу отдельную публикацию. Одновременно с интронизацией Святейшего Патриарха
Московского и всея Руси Кирилла вышел в свет немецкий перевод трудов и выступлений
Патриарха на тему прав и достоинства человека2. Здесь помещены: вышеупомянутый
документ «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах
человека» (июнь 2008 г.), а также «Основные принципы отношения Русской Православной
Церкви к инославию» (август 2000 г.). Публикация также содержит коммюнике православно-
лютеранской консультации, состоявшейся в феврале 2008 года в Виттенберге. Данная
подборка текстов позволяет поместить документ Русской Православной Церкви, изученный
Сообществом евангелических церквей Европы, в более широкий контекст. Патриарх
Московский и всея Руси Кирилл вместе со всей полнотой Русской Православной Церкви всегда
уделял особое внимание развитию общественно-политических процессов, выражая
готовность Церкви к продуктивному диалогу. Документ о достоинстве и правах человека, на
который отвечает Сообщество евангелических церквей Европы, в свою очередь,
основывается на «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», принятых
Юбилейным Архиерейским Собором 2000 года3.

Признаки непонимания

I. Сообщество евангелических церквей Европы приписывает Русской Православной Церкви


«непонимание» прав человека»4. Важнейшие пункты критики выглядят следующим образом:
1. Обусловленность достоинства: Русская Православная Церковь не признает «нерушимость,
неизменность и неделимость» прав человека и лежащего в их основе достоинства человека, но
ставит их в зависимость от моральных достижений и подвергает их сомнению перед лицом
человеческой греховности. «Так как Русская Православная 5
Церковь развивает понятие достоинства человека лишь в моральной перспективе, она не может
понять это достоинство как обоснование необходимости защиты от человеческих
злоупотреблений» (2). Понятие человеческого достоинства «трансформируется в моральную
категорию» (3). В евангелическом документе все только что сказанное сопровождается
обвинением в отсутствии «христологического обоснования» и «сотериологического направления»
достоинства человека (2).
2. Право и мораль: Отсутствует «этически-правовое» разъяснение разницы между правами
человека и моральными представлениями, в частности, религиозными убеждениями (3f.). Русская
Православная Церковь претендует на «исключительное право богословского обоснования»,
вместо того чтобы «всерьез воспринять секулярный характер прав человека» (4). Аргументация
подвергается опасности «принципиально поставить под вопрос легитимность современного
конституционного государства, а также подчинения светского права религии» (7). Подобное
отстаивание «частных интересов» угрожает мирному и исполненному уважения сосуществованию
в свободе плюралистического общества (5).
3. Церковь и государство: «Положенная в основу гармония в отношениях между Церковью и
государством» (6) исключает возможность пророческого обвинения злоупотреблений
государственной власти и «выступления в защиту личности от насилия власти» (9). Национальные
культурные традиции обладают приоритетом перед лицом универсальности прав человека, так,
что позиция Русской Церкви может быть истолкована «в националистическом и этноцентрическом
смысле» (7).
II. Сообщество евангелических церквей Европы предлагает альтернативное истолкование
проблемы по трем следующим направлениям.
1. Новозаветное учение об оправдании: «Основанное на праведности Божией понятие о
достоинстве человека не может быть подвергнуто сомнению из-за греховности человека» (2).
2. Различие и соотношение Закона и Евангелия, с приведением в качестве примера учения
Августина о Двух Градах (civitates) и учения Мартина Лютера о двух властях.
3. Освящение как следствие оправдания.
III. Позиция Сообщества евангелических церквей Европы не разделяет критическое наблюдение
Русской Церкви о двусмысленности высказываний о правах человека в современном обществе:
«Христиане вновь оказываются в ситуации, когда общественные и политические органы
призывают, а иногда даже подталкивают их мыслить и действовать вопреки божественным
заповедям» (Введение).

Видение проблемы

Обоснованность упрека в «непонимании» должна быть проверена на основании содержания


самого Документа Православной Церкви, а также на основании исторического и современного
опыта в области прав человека. Со своей стороны, мы благодарны Московскому Патриархату за
положительный вклад в улучшение понимания роли прав человека в общественной жизни, в том,
что касается оценки общественно-политической ситуации в современном мире. Прежде чем
выразить свою позицию, мы в особенности подчеркиваем свое согласие с убеждением Русской
Православной Церкви в том, что права человека могут истолковываться и применяться весьма
различным образом. Позиция Сообщества евангелических церквей Европы недооценивает эту
двусмысленность с какой-то удивительной наивностью: «Для нас не совсем понятна аргументация,
приводящая к выводу о том, что именно права человека, „задуманные как основа свободы,
справедливости и мира во всем мире“, ответственны за призывы к насилию и жестокости» (6). То,
что благим намерениям не всегда соответствует позитивный результат, с пугающей очевидностью
раскрывается из истории Нового Времени: индустриализация стремится к развитию экономики и
улучшению качества жизни и приводит к появлению обнищавших масс пролетариата, физики-
ядерщики ищут новые источники энергии и создают бомбу, скоростной транспорт делает людей
мобильными и загрязняет окружающую среду и т.д.

Понятию о правах человека свойственна двусмысленность, которая неизбежно вызывает


вопрос о критериях в случае конфликтной ситуации. Что важнее в случае с карикатурами на
пророка Магомета, свобода на выражение своего мнения со стороны автора или же уважение
религиозной свободы мусульман? Кто имеет решающий голос в случае с решением Европейского
Суда по правам человека о недопустимости запрета на присутствие женщин на горе Афон, право
монашеской республики на самоопределение или же принцип равенства полов? Когда Папа
Бенедикт XVI в Африке мирно выражает свое мнение о том, что презерватив не является
решением проблемы СПИДа, а бельгийский парламент осуждает это высказывание в своей
специальной резолюции, на чьей стороне права человека? Когда шведский лютеранский пастор в
проповеди говорит о том, что гомосексуализм противоречит библейскому учению и за это
подвергается аресту, соблюдаются ли его права человека? Кто защитит врачей и медсестер,
отказывающихся участвовать в прерывании беременности, от дискриминации на службе? О
безусловном извращении понятия прав человека идет речь в случае, когда депутат покидает ряды
своей партии за то, что она выступает за блокирование интернет сайтов с детской порнографией,
видя в подобном запрете недопустимую цензуру свободы средств массовой информации.
Вопреки тексту

Ответ Сообщества евангелических церквей Европы призывает к однозначному пониманию прав


и достоинства человека, что в настоящее время, не имеет места ни на практике, ни в
теоретическом рассуждении. Именно поэтому необходимо как можно более адекватно воспринять
позицию Русской Православной Церкви, для того чтобы иметь возможность проанализировать ее
во всей ее поучительной силе для современной ситуации. Именно здесь содержание ответа
Сообщества евангелических церквей Европы красноречиво свидетельствует о противоречии
буквальному содержанию документа Русской Церкви. Текст православного документа, безусловно,
говорит о неприкосновенности и непреложности достоинства человека на основании библейских и
святоотеческих свидетельств о его создании по образу Божию. Терминологически документ
Православной Церкви предпочитает говорить о «естественном (онтологическом) достоинстве»,
или же о «ценности» человека. Именно в силу этого непреложного достоинства человек может
лишаться существенного измерения своего человеческого бытия, заключающегося в способности
возведения человеческого достоинства на его высшую степень, заключающуюся в обожении, и
являющегося достоинством человека в подлинном смысле слова. Путь от «образа Божия»,
каковым непреложно является человек, к «подобию Божию», приобрести которое он может с
помощью благодати, не является достижением человека, но является плодом динамической
синергии с Божественной благодатью, помогающей преодолеть несвободу и грех. В то время как
государство ограничивает препятствующие и разрушительные силы, Церковь стремится к
исполнению жизни в благодати. Они вместе служат общей цели исполнения человеческой жизни,
как жизни каждого человека, так и общества в целом: «Действительно, христиане верят, что образ
Божий неизгладим из человека. Он может быть помрачен, но не извергнут. Поэтому ценностью
обладает любой человек, независимо от его поступков и состояния души» 6. «Нравственно
недостойная жизнь онтологически не разрушает богоданного достоинства, но помрачает его
настолько, что оно становится малоразличимым. Именно поэтому требуется большое напряжение
воли, чтобы увидеть, а тем более признать природное достоинство человека, совершившего
тяжкое преступление, или тирана»7. Христологическое обоснование, вопреки критике Сообщества,
играет здесь центральную роль: «Восприятие Господом Иисусом Христом полноты человеческой
природы кроме греха (см. Евр. 4:15) показывает, что достоинство не распространяется на
искажения, возникшие в этой природе в результате грехопадения»8.

В согласии с западной традицией прав человека

Русская Православная Церковь может вполне сослаться на классическое понимание западной


традиции прав человека, которая, в свою очередь, безусловно, укореняется в христианских
ценностях. С терминологией, весьма близкой православному документу, философ Эммануэль
Кант в своем труде «Основы метафизики нравственности» рассуждает о предпосылках
человеческого достоинства: «Моральность же есть условие, при котором только и возможно,
чтобы разумное существо было целью самой по себе, так как только благодаря ей можно быть
законодательствующим членом в царстве целей. Таким образом, только нравственность и
человечество, поскольку оно к ней способно, обладают достоинством»9. Упоминаемая Кантом
моральность является внутренним обоснованием возможности существования неприкосновенного,
непреложного и неделимого достоинства человека, а не наложенным извне условием морального
сдерживания. Однако это нравственная характеристика, присущая понятию достоинства, подлинно
воспринимается только тогда, когда она становится началом нравственной будущности. Кант
вполне осознавал эту парадоксальную взаимосвязь безусловной ценности и необходимого
обязательства: «В этом и заключается парадокс, что только достоинство человечества как
разумного естества без всякой другой достижимой этим путем цели или выгоды, стало быть,
уважение к одной лишь идее, тем не менее, должно служить непреложным предписанием воли, и
что именно эта независимость максимы от всех подобных мотивов придает ей возвышенный
характер и делает каждое разумное существо достойным быть законодательствующим членом в
царстве целей; ведь в противном случае его нужно было бы представлять подчиненным только
естественному закону его потребностей»10.

Понятие о достоинстве, согласно Канту, с необходимостью связано со «всеобщим царством


целесообразности» в нравственно созидаемом обществе. В противоположность этому, навязчивое
стремление ко все более частому превращению «права на не дискриминацию» в решающий
фактор в решении той или иной ситуации, привело к выпадению из поля зрения необходимости
соединения прав человека с понятием об общественном и общем благе. Святейший Патриарх
Кирилл обращает внимание общественности на то, что, что «Всеобщая декларация прав
человека» 1948 года рассматривает права человека в их соединении с вопросами общественного
порядка: «При осуществлении своих прав и свобод каждый человек должен подвергаться только
таким ограничениям, какие установлены законом исключительно с целью обеспечения должного
признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливых требований морали,
общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе» (ст. 29, 2). По
мнению Святейшего, в основе «Декларации прав человека» «заложена идея, что права человека
не могут быть абсолютной мерой, а должны согласовываться с рядом параметров»11. Патриарх
призывает к возвращению к этой первоначальной нормативной формуле в рамках рассмотрения
проблематики прав человека12.

Достойная альтернатива?

Любая альтернативная концепция должна доказать свою убедительность. В своем «Ответе»


Сообщество евангелических церквей Европы позиционирует себя как представитель
«новозаветного учения об оправдании». «Тем самым достоинство человека определяется не его
личными достижениями, но только благодатью Божией, то есть предпосылкой, которая никак не
находится в его распоряжении» (2). Это высказывание вызывает массу встречных вопросов:

– Если достоинство основывается на оправдании, которое принимается в вере и только


благодатью (sola gratia), то не являются ли все неверующие лишенными человеческого
достоинства и основывающихся на нем прав человека?

– Не является ли провозглашение достоинства человека на основании только благодати


безусловным «оправданием» любого нравственного состояния как отдельного человека, так и
общества?

– Пребывает ли благодать Божия, которая несомненно не находится в распоряжении человека,


по ту сторону видимого изменения отдельного человека и общества, так, что она превращается в
неподлинное утверждение преображения мира, на деле и далее остающегося во грехе? Какое
представление о целеполагании и динамике действия несет в себе евангелическое понимание
прав и достоинства человека? Не обращается ли упрек Сообщества евангелических церквей
Европы в адрес Русской Православной Церкви против самого Сообщества, предлагающего
морализацию евангельской концепции освящения? Является ли «жизнь, исполненная
ответственности перед Богом и ближним», ни чем иным, как «укреплением нравственных и
моральных ценностей общества» (3)?

В этом контексте призыв к христологическому и сотериологическому обоснованию прав


человека также является амбивалентным. Он может означать — как в русском православном
документе и у святых отцов, странным образом цитируемых против этого документа в ответе
Сообщества евангелических церквей Европы, — некое свойство творения как такового, созданного
во Христе и для Христа, и определенного ко спасению. Но значение прав человека может быть
привязано и к некой особой религиозной традиции, которая не сможет претендовать на
универсальное светское признание вне общения христианской веры. Открытые вопросы и
противоречия собственной богословской аргументации, очевидно, остаются незамеченными
авторами ответа Сообщества евангелических церквей Европы.

Этика и право

Право и нравственность не отождествимы друг с другом и подчиняются присущей им различной


внутренней логике. Несмотря на существование нравственно нейтральных правовых
установлений, например, правила левои правостороннего движения, проблематика привязки
права к справедливости, вопрос о нравственном обязательстве к соблюдению правовых норм из
области философии права, соединение правового порядка с понятием об основных ценностях и
т.д., являются вопросами, неизбежными для всех тех, кто не придерживается правового
позитивизма13
. Верно, что русский православный документ уделяет мало внимания логике понимания правового
порядка как порядка свободы. Высказывание православного документа о том, что «что
нравственность … всегда предшествует закону, который и возник из этих представлений»14,
открыто критикуется Сообществом евангелических церквей Европы (3). Однако, это высказывание
вполне может быть прочитано в качестве действующего принципа философии права. Остается
пояснить, что означает необходимость привести «в гармонию» права человека и христианские
ценности15. Здесь православное объяснение может создать впечатление некоего компаративного
предпочтения нравственности, при котором праву отказывается в самостоятельном значении. Но
соответствующее благожелательное прочтение способствует выработке правильной интуиции,
помогающей пониманию документа Русской Церкви и приданию ему возможно недостающей
последовательности выражения. Авторы православного документа вполне осознают, что жизнь,
причастная искуплению, не достигается посредством правового порядка: «Никакие человеческие
установления, в том числе формы и механизмы общественнополитического устройства, не могут
сами по себе сделать жизнь людей более нравственной и совершенной, искоренить зло и
страдания»16. Юридически гарантированные права на свободу остаются пустым словом, если им
не соответствует культура свободы, в которой признанное достоинство являет себя реально и
жизненно. Документ Русской Православной Церкви об основах учения о достоинстве, свободе и
правах человека в полном соответствии с традицией западной политической мысли видит в
человеке «общественное животное» (animal sociale), а не замкнутый на самом себе индивидуум,
личность, которая может развить свое подлинное содержание только в общении. В тексте
«моральность» понимается не как некий абстрактный список положенных норм, но как этос, то
есть убедительная, и активно поддерживаемая политическим бытием форма жизни, с конкретными
социальными, политическими, экономическими и культурными предпосылками, способствующая
оптимальной реализации жизни как отдельной личности, так и общества в целом, и
содействующая динамическому раскрытию личностного достоинства. Совершенно справедливо и
в согласии со знаменитой фразой Эрнста-Вольфганга Бёкенфёрдера о том, что «либеральное
светское государство живет предпосылками, которые оно само не в силах гарантировать»,
патриарх Кирилл предупреждает: «Однако понимание того, что хорошо, а что плохо, само по себе
не появится. Оптимистический взгляд Руссо на природу человека давно показал свою утопичность.
По моему глубокому убеждению, принцип свободы, который сегодня защищен институтами прав
человека, должен быть гармонизирован с моралью и верой. Эта гармонизация должна быть
отражена в устройстве современного общества. В противном случае общественная система,
выстроенная исключительно на правах человека, окажется хрупкой и разрушит сама себя»17.

В совместном православно-лютеранском коммюнике 2008 года эта точка зрения разделяется


обоими партнерами по диалогу: «Православные и лютеране согласились, что отказ общества от
нравственных ориентиров при реализации прав человека угрожает достоинству личности,
приводит к порабощению людей страстям и греху. Это делает необходимым сотрудничество и
диалог религиозных общин с государством и гражданским обществом в целях продвижения такого
понимания и применения прав человека, которое не противоречило бы христианской совести»18.
Права человека нуждаются в политически гарантированных условиях их осуществления, дабы они
могли защищать людей в их конкретном жизненном пространстве. В этой перспективе право и
мораль должны каждый раз быть приводимы в согласие и в соответствие с этосом.

Права человека и человеческий образ

Так называемый список прав человека неоднозначен и находится в процессе постоянного


развития. К первоначальным правам защиты перед лицом насилия государства добавились права
на участие и права на требование определенных вещей, которые были призваны помочь развитию
нравственного достоинства человека. Святейший Патриарх констатирует смещение акцентов в
этой области, чреватое серьезными последствиями: «В историческом развитии западных стран
перечень прав и свобод расширялся, охватывая все новые и новые сферы общественной жизни.
Так появились политические, экономические, культурные и социальные права. Этот процесс
показывает, что в истории происходит постепенное выявление новых граней достоинства
человека. В последние же годы особенно обострились вопросы взаимоотношений между полами,
статуса человеческой жизни, биоэтики. Другими словами, зарождается новое поколение прав
человека — права, связанные с определением того, что есть человек на уровне его природы» 19.
Означает ли само собой разумеющееся непреследование гомосексуальности признанием того, что
последняя является равноправным вариантом развития и становления человеческой природы, с
призывом к ее распространению? Является ли признание исключительно мужского священства,
заключающее в себе глубокий смысл признания не случайности и спасительной важности деления
человечества на два пола, нарушением прав человека? Должны ли однополые браки
приравниваться к полноценному браку? Не отрицает ли общество, поддерживающее аборты,
самоубийства и разные виды эвтаназии во имя прав человека, то непреложное человеческое
достоинство, на котором основываются сами права человека? Эммануил Кант, проживший всю
свою жизнь в городе, ныне находящемся в непосредственном ведении Святейшего Патриарха
Кирилла, разделяет позицию Русской Православной Церкви20. Если система прав человека
соединяется с недискриминацией любого произвольного аспекта индивидуальной
самореализации, в свою очередь превращаясь в критерий нравственного действия в
общественной сфере, тогда она не только становится полным взаимных противоречий источником
конфликтов, но делается разрушительной для политического общего блага. Стремление уйти от
подобной постановки вопроса, обвинив в «непонимании», вместо того чтобы признать ее
правомерность и безотлагательную необходимость в рамках нашего демократического правового
государства, свидетельствует о наивном оптимизме, от которого критические европейские
мыслители давно отказались.

Права человека и права гражданина

В ответе Сообщества евангелических церквей Европы совершенно отсутствует постановка


вопроса о соотношении прав человека с вопросом общего блага. Различные формы общения, от
семьи до государства, воспринимаются, прежде всего, как потенциальная угроза правам
индивидуума. Это индивидуалистическое видение соответствует определенной линии
истолкования прав человека, в терминологии Русской Православной Церкви называемой
«либерализмом», никак не соответствующей общепринятой традиции понимания прав человека. В
своем известном проекте политической философии, озаглавленном «Гомо Сацер», философ
Джорджио Агамбен уже долгое время старается указать на двусмысленность западной дискуссии
о правах человека21. Стоящие рядом слова «человек» и «гражданин» в «Декларации прав
человека и гражданина», принятой французским Национальным Собранием в 1789 году,
напоминают о том, что человек осуществляет свое предназначение в качестве носителя прав и
обязанностей прежде всего как гражданин общественно-политического сообщества. Права
человека без прав гражданина остаются парадоксальными правами бесправного поселенца
лагеря беженцев.

Экклезиологический дефицит евангелической традиции перед лицом индивидуалистически


понимаемого оправдания о спасении отражается и в политическом дефиците. Конечно же,
государственный порядок не должен отождествляться с божественным законом (ср. 4). Тем не
менее, действие человека в этой светской области, с христианской точки зрения, имеет отношение
к спасительному плану Божию и поэтому имеет сотериологическое значение. В документе Русской
Церкви речь идет не об «ограничении общепринятых установлений ради частных [православных]
интересов», но о том, чтобы общее благо (лат. bonum commune) не страдало от произвольных
партикулярных интересов. «Защита личности от вмешательства государства» (9) и тоталитарного
злоупотребления властью является весьма важной темой. Документ об «Основах социальной
концепции Русской Православной Церкви», принятый Юбилейным Архиерейским Собором 2000
года, открыто говорит о праве неповиновения в подобных случаях 22. Речь все же идет об
экстремальном случае, исключении в рамках общего позитивного восприятия политического
общего блага как части спасительного плана Божия: «Священное Писание призывает власть
имущих использовать силу государства для ограничения зла и поддержки добра, в чем и видится
нравственный смысл существования государства (Рим. 13:3–4)»23. Защита от абсолютизации
государства наилучшим образом обеспечивается именно тогда, когда политическое бытие
призывается с полнотой ответственности подойти к выполнению своих задач, не забывая о
конечности и греховности человека, и делается способным это осуществить.

«Евангелием не поправить миром» 24 (Мартин Лютер)

Ответ Сообщества евангелических церквей Европы возводит современное понимание


государства и права к учению святителя Августина Иппонского о Двух Градах и к учению Мартина
Лютера о Двух Властях (нем. Zwei-Regimenten-Lehre) и видит в обоих учениях различение между
«задачами Церкви и государства» (7). С гораздо большим правом на оба эти учения мог бы
сослаться русский православный документ по правам человека. Ибо как Отец Церкви, так и
реформатор, оба придают устройству этого мира значение в контексте истории спасения.
Согласно Августину, Град Земной (civitas terrena) являет собой существующий по воле Божией
земной порядок, влекомый любовью к самому себе (amor proprius) так, что Град Божий,
руководимый любовью к Богу, проявляется в нем, оставаясь при этом сокрытым. Подобно
документу Русской Православной Церкви, Лютер обосновывает существование светской власти
человеческим грехом: «Господь установил среди людей две власти. Одна из них — духовная,
осуществляемая словом, а не мечем… Другая же власть — светская, осуществляемая мечем,
дабы те, кто не желает становится праведными и справедливыми для вечной жизни чрез
(слышание) слова, вопреки этому понуждались быть праведными и справедливыми перед
миром… Так, Сам Бог есть Установитель, Господь и Правитель, Учитель и Воздаятель для этих
двух видов праведности. И речь здесь идет не о чисто человеческом установлении и
распоряжении властью, но о подлинно Божественном деле» 25.

Особенно удивляет тот факт, что в евангелическом документе подчеркивание человеческой


греховности и «искаженной природы человека»26
не воспринимается как один из изначальных пунктов наследия Реформации. При этом ответ
Сообщества евангелических церквей Европы упоминает об «относительности свободы» (4),
ссылаясь на Послание к Римлянам (Рим. 7:15–25 ). «Ибо по внутреннему человеку нахожу
удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону
ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим.
7:22– 23). Принцип «только благодать» (sola gratia), являющийся, согласно евангелической
перспективе, сердцевиной человеческого спасения, должен быть продуман в своих выводах
относительно морального и политического действования.

«Отделение» Церкви от государства отнюдь не означает, что власти этого мира «безнадежны»
и не имеют никакого отношения к истории спасения. Церковь свидетельствует перед лицом
государства о том, что этот мир нуждается в спасении и способен это спасение вместить (лат.
capax Dei). Христианское призвание состоит не только в стремлении к индивидуальному спасению,
но и в участии в Царстве Христовом над всем, в Горнем Иерусалиме. Там заканчиваются
политические планы человечества и там они находят свое завершение. Христианство изначально
осознавало себя носителем этого призвания человечества. Учение о двух мечах папы Геласия I, с
различением церковного авторитета (auctoritas) и мирской власти (potestas), так же, как и
симфония церковной и светской власти в Византии, исходят из фундаментальной идеи о том, что
политическая власть обладает своим особым местом в спасительном плане Божием. Титул
«наместника Христа» как на Западе (вплоть до Петра Дамиани 27), так и на Востоке, относился к
императору именно потому, что только Христу принадлежит всякая власть «на небе и на земле»
(Мф. 28:18). Позиция Русской Православной Церкви в новейших официальных документах
напоминает нам о вдохновляющем богатстве общей христианской Традиции.

Поэтому православию чужд всякий ложный страх перед проблематикой секулярного мира:
«Могу с уверенностью сказать, что многие религиозные традиции мира сегодня не ставят под
сомнение то, что языком прав человека должен оставаться светский язык. По крайней мере,
православная традиция не ставит это под сомнение. Но на корпус прав человека и их реализацию
религиозное мировоззрение имеет полное право оказывать воздействие», — писал митрополит
(ныне патриарх) Кирилл28. Святейший убежден, «что идея прав человека может быть не
разъединяющим, но объединяющим началом… для дальнейшего диалога между Церковью и
светским обществом»29. Речь в документе Московского Патриархата идет не о «претензии на
эксклюзивное богословское обоснование» (4) прав человека, но о том, что права эти, по самому
своему определению, нуждаются в обосновании, не входящем в компетенцию общества и
государства и предшествующем ей. Сакраментальное видение Церкви в православной и
католической перспективе и совершение таинств делает возможным для христиан раскрытие и
созидание сакраментального присутствия подлинной жизни в общественной, экономической и
политической действительности.

Межхристианский диалог включает в себя антропологическое и политическое измерение.


Экклезиологическая тематика, ставшая в последние годы ключевой фразой диалога, тем самым не
откладывается в сторону, но раскрывается во всем множестве своего содержания. Актуальность
этих вопросов проявляется во многом благодаря идеологии ислама, подчеркивающего единство
между религиозными убеждениями и общественно-политическим устройством. Нынешний
юбилейный год со дня рождения реформатора Кальвина (1509) напоминает нам о том, что
деятельность реформатора в Женеве встретила оживленный отклик именно благодаря своему
соответствию ожиданиям общества добиться внутреннего единства справедливо понимаемого
личного интереса, общего блага и вечного спасения[30 Ср.: Reinhardt V. Calvin und die Reformation
in Genf. München, 2009.]. Диалог, к которому в документе о достоинстве, свободе и правах
человека призывает Русская Православная Церковь, ответом Сообщества евангелических
церквей отнюдь не заканчивается. Этот ответ, напротив, подтверждает его важность. Позиция
Русской Православной Церкви заслуживает большего внимания, нежели то, которое уделяется ей
в ответе Сообщества, характеризующем ее как «непонимание». И уже сейчас можно сказать, что
данная тематика сделается ключевым вопросом христианского размышления и церковной миссии.
1. www.leuenberg.eu/daten/File/Upload/doc-9805-2.pdf; текст носит название «Права человека и
христианская мораль (нем.: «Menschenrechte und christliche Moral»; ср. соответствующее

сообщение для прессы: www.leuenberg.eu/ daten/File/Upload/doc-9805-1.pdf. 


2. Kyrill, Patriarch von Moskau und das ganzen Rus’, Freiheit und Verantwortung im Einklang.
Zeugnisse für den Aufbruch zu einer neuen Weltgemeinschaft, herausgegeben von Barbara
Hallensleben, Guido Vergauwen und Klaus Wyrwoll, aus dem Russischen übersetzt von Xenia
Werner (= Epiphania 1), Fribourg, Schweiz 2009. Другие официальные документы Русской
Православной Церкви в немецком переводе были изданы фондом Карла Аденауэра: Rudolf
Uertz / Lars Peter Schmidt (Hg.), Die Grundlagen der Lehre der Russischen Orthodoxen Kirche
über die Würde, die Freiheit und die Menschenrechte, veröffentlicht in deutscher Sprache durch

das Auslandsbüro der KonradAdenauer-Stiftung in Moskau, 2008. 


3. Оригинал Документа Русской Православной Церкви с английским переводом находится на
Интернет-портале Московского Патриархата: www.mospat.ru (рубрика «Документы»).
Немецкий перевод: Die Grundlagen der Sozialdoktrin der Russisch-Orthodoxen Kirche.
Deutsche Übersetzung mit Einführung und Kommentar herausgegeben von Josef Thesing und

Rudolf Uertz, Konrad-Adenauer Stiftung, Sankt Augustin 2001. 


4. Стр. 1 сообщения для прессы; Стр. 2 «Ответа»; указание страницы в тексте далее

относится к страницам «Ответа». 


5. Так как позиция Сообщества евангелических церквей Европы во многом соотносится с
наднациональным измерением христианского исповедания, то в Документе следовало бы
учитывать тот факт, что речь идет не только о позиции Русской Православной Церкви, но и
о позиции, основанной на принципах православного богословия и мировоззрения в

целом. 

6. Кирилл, митр. Свобода и ответственность: в поисках гармонии, Москва., 2008. С. 161. 


7. «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах
человека», I.4. Возможно, что причиной непонимания в ответе Сообщества евангелических
церквей Европы является английский перевод. В начале оригинального текста сказано
(I.2): «Если к образу Божию в Православии возводится неотъемлемое, онтологическое
достоинство каждой человеческой личности, ее высочайшая ценность, то подобающая
достоинству жизнь соотносится с понятием подобия Божия». В английском же тексте
говорится более кратко: «In Orthodoxy the dignity and ultimate worth of every human person
are derived from the image of God, while dignified life is related to the notion of God’s likeness
achieved through God’s grace by efforts to overcome sin and to seek moral purity and virtue». Во
всяком случае, «ценность» человеческой личности здесь однозначно приравнивается к

«непреложному онтологическому достоинству»! 

8. Ibid., I.1. 
9. Kant I. Grundlegung zur Metaphysik der Sitten, 2. Abschnitt:    Ü bergang    von    der  
populären    Moralphilosophie zur Metaphysik der Sitten. Русский перевод: Кант И. Основы

метафизики нравстенности. Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 1. С. 276. 

10. Ibid, русский перевод: С. 281. 

11. Кирилл, митр. Свобода и ответственность… С. 175. 


12. Ср.: там же. С. 177: Православная Церковь сегодня предлагает возвратиться к пониманию

роли прав человека в общественной жизни, которое закладывалось в 1948 году». 


13. Ср.: Blechta G.-P. Recht und Autonomie. Das Defizit materialer Bestimmungskriterien des
Rechts als Folge des positivistischen Wissenschaftsbegriffs. Eine personalistische Perspektive,
unveröffentlichte Habilitationsschrift der Juristischen Fakultät der Universität Fribourg Schweiz,

2009. 
14. Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека

III.1. 
15. Там же. III.2, а также III.3: «Разработку и применение концепции прав человека необходимо
согласовывать с нормами морали, с нравственным началом, заложенным Богом в природу

человека и опознаваемым в голосе совести». 

16. Там же. III.2. 

17. Кирилл, митр. Свобода и ответственность… С. 153. 

18. Там же. 230. 

19. Там же. 108. 


20. Ср., напр.: Kant I. Die Metaphysik der Sitten (1797), II. Tugendlehre, Ethische Elementarlehre §

6. 
21. Ср. Agamben G. Homo sacer. Die souverдne Macht und das nackte Leben, (Turin 1995)
Frankfurt, 2002; Его же. Mittel ohne Zweck. Noten zur Politik, (Turin 1996), Zürich-Berlin, 2006.
Его же. Ausnahmezustand (Turin, 2002). Frankfurt, 2003; Его же. Was von Auschwitz bleibt

(Turin, 1998). Frankfurt, 2003. 

22. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, III.5. 

23. Ibid. III.2. 


24. Проповедь на Первое Послание к Тимофею от 25 марта 1525: WA 17 I,149; цит. по: Iserloh
E. Mit dem Evangelium läßt sich die Welt nicht regieren // Iserloh E. Kirche —  Ereignis und

Institution. Aufsätze und Vorträge. Bd. II. Münster, 1985. С. 167. 

25. Ob Kriegsleute auch in seligem Stand sein können (1526): WA 19,629f. 

26. Кирилл, митр. Свобода и ответственность… С. 8. 


27. Письмо Виктору II, 1057; ср.: Bagliani А. Р. Der Leib des Papstes. Eine Theologie der

Hinfälligkeit. München, 1997. С. 68. 

28. Кирилл, митр. Свобода и ответственность… С.170. 

29. Там же. С. 167. 

«Об основах учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и


правах человека»
Версия для печати

26 июня 2008 г. 12:54

Доклад  митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, Председателя Отдела внешних


церковных связей Московского Патриархата, на пленарном заседании Архиерейского Собора Русской
Православной Церкви 26 июня 2008 г.

Ваше Святейшество!

Преосвященные архипастыри!

Представляемый Вашему вниманию документ «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве,
свободе и правах человека» был разработан во исполнение решения Священного Синода от 11 апреля 2006
года. Как вам известно, это решение появилось по итогам X Всемирного русского народного собора,
принявшего Декларацию о правах и достоинстве человека. Это соборное деяние вызвало живую реакцию со
стороны как российского общества, так и мировой общественности. Интерес к работе нашей Церкви в
области прав человека не исчезает до сих пор. Значение этих идей, в числе прочего, и в том, что они открыли
новые горизонты для миссии Церкви в современном обществе. Эти идеи привлекли внимание
представителей власти, науки, культуры, средств массовой информации.

Однако по своему жанру декларация не предполагает подробного раскрытия сформулированных тезисов.


Поэтому возникла потребность в разработке более детализированного документа, имеющего серьезное
богословское обоснование. Предлагаемые ныне на утверждение Архиерейского Собора «Основы…»
являются плодом двухлетней работы группы православных священнослужителей, богословов, ученых и
общественных деятелей.

Всем хорошо известно, что внутри нашей Церкви имеет место различное отношение к правам человека.
Высказываемые точки зрения порой противоречат друг другу. Подбирая участников в рабочую группу, мы
старались отразить существующее в Церкви разномыслие по этой теме. В результате у нас получилась некая
микромодель церковной дискуссии.

С лета 2006 года по июнь 2008 года было проведено 15 заседаний рабочей группы, включая встречи
подгрупп, ответственных за разработку отдельных глав документа. В рамках процесса выработки документа
организовывались экспертные консультации со светскими философами и юристами, которые позволили
предметно обсудить актуальные научные подходы к проблемам прав человека, существующие в
соответствующих науках. Кроме того, велась серьезная исследовательская и реферативная работа между
встречами.

Многие идеи, сформулированные в группе, представлялись на площадках международных организаций, на


конференциях, круглых столах, в многочисленных интервью и статьях. Множество раз они обсуждались в
личных беседах и в ходе официальных встреч с представителями христианских конфессий и традиционных
религий, а также с государственными и общественными деятелями, учеными и людьми культуры.

Особенное значение для представления тематики прав человека имели публичные заявления Святейшего
Патриарха. Так, его выступление в Парламентской ассамблее Совета Европы в октябре 2007 года позволило
широкому кругу людей ознакомиться с православным видением прав человека на самом высоком уровне.
Одним словом, была проведена очень большая работа по подготовке настоящего документа.
Почему же все-таки необходимо представить сегодня от лица Церкви документ по правам человека? Права
человека — эта та реальность, с которой нам приходится иметь дело, хотим мы того или нет. Современный
человек не только живет в рамках общественно-государственных институтов, основанных на правах
человека, но ощущает на себе воздействие мировоззрения, которое порождает эта идея. Права человека
декларированы как центральный принцип построения правовых систем стран, окормляемых Русской
Православной Церковью. Кроме того, многие верующие, живущие в диаспоре — а это в основном западные
страны — также находятся в условиях доминирования этой концепции. Учитывая все это, Церковь призвана
возвысить свой пастырский голос и сказать о своем видении прав человека.

Не скрою, что к своей работе члены группы приступали, имея двойственное чувство к предложенной теме. С
одной стороны у нас перед глазами было положительное воздействие прав человека на жизнь людей.
Благодаря озабоченности по соблюдению этих прав в послевоенные годы советское государство сдерживало
свои гонения на верующих.

Однако, с другой стороны, за прошедшие десятилетия мы стали свидетелями того, как права человека могут
становиться инструментом, направленным против духовных и нравственных основ жизни людей. Сегодня
через обращение к правам человека в наших обществах стремится укрепиться мировоззрение, которое
является безрелигиозным, этически релятивистским и гедонистическим. Это происходит не только в странах,
находящихся на канонической территории Русской Церковью, но и во многих других.

Для рабочей группы было очевидно, что права человека являются заимствованной категорией. Она возникла
у западных народов на особой мировоззренческой почве и в особых исторических условиях. Однако
свидетельства об инородности прав человека православной традиции были сочтены недостаточным
основанием, чтобы отвергнуть саму дискуссию о ценности этой концепции. В истории Церкви и наших
народов есть много примеров, когда делались заимствования из других культур, и они органично входили в
церковную и национальную традиции.

В процессе работы над документом мы постарались прийти к согласию и выработать общий церковный
подход к правам человека. Это была далеко непростая дискуссия. Порой мы возвращались к одной проблеме
по несколько раз. При обсуждении принималась только та аргументация, которая опиралась на Священное
Писание и Священное Предание Православной Церкви. Все другие доводы не включались в текст, хотя
принимались во внимание. Кроме того, мы не начинали свою работу с чистого листа. Многие идеи,
позволяющие дать обстоятельную оценку правам человека, уже существуют в Основах социальной
концепции Русской Православной Церкви.

Но, конечно же, были общие представления, послужившие точками опоры в нашей работе. Иначе мы не
могли бы никогда совершить этот соборный труд. С самого начала члены группы согласились, что, работая
над церковным документом по правам человека, необходимо руководствоваться сотериологическим
подходом. Церковь не занимается политикой, хотя ее ценности и имеют значение для политической сферы.
Она рассматривает земную жизнь человека как путь спасения, поэтому ее обязанность состоит в
свидетельстве о том, что вредит спасению верующих и что ему способствует.

В свете сотериологического подхода мы стремились ответить себе на вопрос: связаны ли права человека
генетически с христианством или родились из источников чуждых ему? Как правило, именно в ответе на этот
вопрос с наибольшей силой проявляется разномыслие в нашей Церкви, да и во всем православном мире
относительно прав человека. Осторожность, с которой многие православные высказываются на сей счет,
вполне оправдана. Верующие опасаются принять вместе с хорошими и правильными идеями, чуждое и
душевредное.

В группе было ясное понимание того, что церковный ответ не может быть модернистским, построенным на
искаженной интерпретации церковного наследия, эмоциях и политических пристрастиях. Он может опираться
только на духовный и исторический опыт Церкви. Напомню, что именно так поступали Святые Отцы Церкви в
отношении эллинистической культуры. Они принимали и усваивали все то, что могло послужить христианской
проповеди и отбрасывали все с ней несовместимое.

Многие термины православного богословия были заимствованы Святыми Отцами из эллинской философской
традиции, но затем переработаны и наполнены христианским благовестием. Это не повредило чистоте
христианства. Как богословие Вселенских Соборов не было компромиссом с языческой философией, так и
настоящий документ не является компромиссом с секулярной философией и этикой. В вероучительных и
этических вопросах не может быть компромиссов. Задача состояла в том, чтобы сформулировать
неизменные евангельские истины на том языке, который сегодня понятен для многих людей.

Исходя из Священного Писания и Предания Церкви, нельзя утверждать, что права человека являются
Божественным установлением. Будучи изобретены людьми, так же как и другие земные институты —
государство, право, различные объединения людей и так далее — права человека не должны вступать в
конфликт с Откровением Божиим. Права человека имеют различные мировоззренческие источники. С одной
стороны, они родились в культуре, которая в течение веков просвещалась христианством. С другой стороны
они отразили и впитали в себя идеи, появившиеся в среде, отошедшей от евангельских истин в эпоху
Возрождения и в Новое время. Однако несмотря на заметное ослабление религиозности в общественной
морали западных стран до сравнительно недавнего времени сохранялась приверженность христианской
системе ценностей. Сегодня положение совершенно иное. Нравственное согласие утрачено не только в
обществе, но и во многих христианских общинах.

На заседаниях рабочей группы мы стремились определить, что же в концепции прав человека было
заимствовано из христианства и является его наследием, а что таковым не является. Именно достоинство и
свобода, понятия, на которые сегодня опирается институт прав человека, тесно связаны с христианским
посланием. В результате было решено первые две главы посвятить достоинству и свободе.

Однако, будучи заимствованными у христиан, они были обмирщены и лишены своего религиозного и
духовного содержания. Во многом благодаря этому существующая сегодня светская концепция прав
человека стала работать против сохранения нравственных ценностей, как они представлены в евангельской
традиции. Возникающая во многих странах и обществах ситуация чревата, как кажется, весьма опасными
последствиями, ибо противоречащие Евангелию подходы к морали закрепляются в законодательстве, а
значит могут быть навязаны верующим силой закона.

Иными словами, тема прав человека приобретает сегодня ярко выраженное сотериологическое измерение, а
потому должна быть богословски и всецерковно осмыслена, дабы на этом осмыслении строить нашу
проповедь и пастырскую работу.

Освященному Собору представляется текст, имеющий следующую структуру и содержание.

В преамбуле документа говорится о роли, которую права человека играют в современном обществе, и


утверждается сотериологический подход к правам человека.

Первая глава называется «Достоинство человека как религиозно-нравственная категория». То, что


документ начинается с рассмотрения такого понятия как достоинство, не случайно. Во многих
международных актах и национальном законодательстве многих государств говорится о достоинстве как
основании всей системы прав человека. Например, в преамбуле Международного пакта о гражданских и
политических правах декларируется, что права человека «вытекают из присущего человеческой личности
достоинства».

Понятие «достоинство» имеет греко-римское происхождение. Наиболее близкий его перевод означает
«ценность». В древнем мире существовало свое представление о ценности человека. Оно, как правило, было
связано с семейным, социальным или гражданским положением человека. Да и сегодня многие люди считают
наиважнейшим для личности ее социальный, политический или имущественный статус. С распространением
христианства ценность человека стала осмысляться по-другому. Христианство содействовало
распространению понимания ценности каждого человека как творения Божия.

В документе это нашло отражение в следующей фразе: «Согласно библейскому откровению, природа


человека не только сотворена Богом, но и наделена Им свойствами по Его образу и подобию (см.
Быт. 1, 26)». Известно, что и святые отцы употребляли термин достоинство, приравнивая его к образу
Божию. Так, в Слове 14 «О любви к бедным» «Святитель Григорий Богослов, соотнося его с актом
Божественного творения, писал: «Так щедро всех людей наделил Бог, конечно, для того, чтобы равным
раздаянием даров Своих показать и одинаковое достоинство нашей природы, и богатство благости
Своей».

Текст документа обращается также к христологическому аргументу ценности человека: «Воплощение Бога


Слова засвидетельствовало, что и после грехопадения достоинство не было утрачено человеческой
природой, ибо в ней остался неистребимым образ Божий, а значит, и возможность восстановления
человеческой жизни в полноте ее изначального совершенства… Восприятие Господом Иисусом
Христом полноты человеческой природы кроме греха (см. Евр. 4, 15) показывает, что достоинство не
распространяется на искажения, возникшие в этой природе в результате грехопадения». В
православных богослужебных текстах отражено это представление, например, в тропарях по непорочных в
чине погребения: «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений… Древле убо от
не сущих создавый мя, и образом Твоим Божественным почтый, преступлением же заповеди паки мя
возвративый в землю, от неяже взят бых, но еже по подобию возведи, древнею добротою возобразитися».

В документе подчеркивается религиозно-нравственное измерение достоинства, которое отсутствует в


секулярном понимании, формирующим безрелигиозное видение ценности человеческой личности. Именно
такое нерелигиозное понимание предлагается сегодня в качестве универсального, несмотря на то, что
большинство человечества является религиозным. В документе говорится: «человек, носящий в себе образ
Божий, не должен превозноситься этим высоким достоинством, ибо это не его личная заслуга, но дар
Божий. Тем более он не должен оправдывать им свои слабости или пороки, но, напротив, осознавать
ответственность за направление и образ своей жизни. Очевидно, что в самом понятии достоинства
неотъемлемо присутствует идея ответственности».

Усечение религиозно-нравственного измерения достоинства приводит к игнорированию темы греха. Это не


значит, что для секулярного сознания нет понятия зла. Однако преодоление зла рассматривается как поиск
идеального механизма стыковки воль различных индивидов, а не преодоление некоего природного
повреждения внутри человека, о чем свидетельствует христианство. Считается, что права человека
наилучшим образом обеспечивают такую стыковку.

Тем временем, в документе напоминается: «грех переворачивает иерархию отношений в природе


человека. Грех способен все самое хорошее обратить во зло. Вместо того, чтобы дух властвовал над
телом, во грехе он покоряется плоти, на что обращает внимание святитель Иоанн Златоуст: "Мы
извратили порядок и зло усилилось до того, что мы заставляем душу следовать пожеланиям
плоти"». Человек, согрешая, должен честно признавать несоответствие своей жизни богодарованному
достоинству. Человек может в своей жизни настолько далеко уйти от своего достоинства, что «требуется
большое напряжение воли, чтобы увидеть, а тем более, признать природное достоинство тяжкого
преступника или тирана».

На основе всего вышесказанного мы не могли не сформулировать следующий тезис: «Учитывая


помраченное грехом состояние человеческой природы, важно ясно различать достойное и
недостойное в жизни человека».

Документ дает следующие пояснения: «Достойной для человека является жизнь согласно изначальному
призванию, заложенному в его природе… В святоотеческой традиции это раскрытие образа Божия
называется обожением… Богоданное достоинство подтверждается наличием у каждого человека
нравственного начала, которое опознается в голосе совести. Об этом пишет святой апостол Павел в
Послании к Римлянам: «Дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и
мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2, 15). Именно поэтому присущие
человеческой природе нравственные нормы, как и нравственные нормы, содержащиеся в
Божественном откровении, обнаруживают замысел Божий о человеке и его предназначении. Они
являются путеводными для благой жизни, достойной богозданной природы человека. Величайший
образец такой жизни явил миру Господь Иисус Христос».

Описание недостойной жизни состоит в следующем: «Недостойной для человека является жизнь во


грехе, так как она разрушает самого человека, а также наносит вред другим людям и окружающему
миру… В отношениях с другими людьми под влиянием греха человек действует как эгоист,
заботящийся об удовлетворении своих потребностей за счет ближних. Такая жизнь опасна для
личности, общества и окружающей природы, ибо нарушает гармонию бытия, оборачивается
душевными и телесными страданиями, болезнями, уязвимостью перед последствиями разрушения
среды обитания и, в конце концов, смертью».

Таким образом, человек одновременно имеет достоинство и недостоинство. Достоинство — это


онтологическая характеристика, а недостоинство — эмпирическая. В тексте документа
говорится: «Святоотеческая и аскетическая мысль, литургическая традиция Церкви более говорят о
недостоинстве человека, обусловленном грехом, чем о его достоинстве. Так, в молитве святого
Василия Великого, читаемой православными христианами перед причащением Святых Христовых
Таин, говорится: "Темже и аз, аще и недостоин есмь небесе и земли, и сея привременныя жизни,
всего себе повинув греху, и сластем поработив, и Твой осквернив образ; но творение и создание
Твое быв, не отчаяваю своего спасения, окаянный, на Твое же безмерное благоутробие дерзая,
прихожду"».

Грех в человеке преодолевается через осознание своего недостоинства. Это непременное условие
покаяния: «Для восстановления в человеке соответствия своему достоинству особое значение имеет
покаяние, в основе которого лежит осознание греха и желание изменить свою жизнь. Раскаиваясь,
человек признает несоответствие своих мыслей, слов или поступков богоданному достоинству и
свидетельствует перед Богом и Церковью о своем недостоинстве. Покаяние не унижает человека, но
дает ему мощный стимул для духовной работы над собой, для творческой перемены своей жизни,
для сохранения чистоты богоданного достоинства и возрастания в нем».

Итог первой главы заключается в следующих словах: «Согласно православной традиции, сохранение


человеком богоданного достоинства и возрастание в нем обусловлено жизнью в соответствии с
нравственными нормами, ибо эти нормы выражают первозданную, а значит истинную природу
человека, не омраченную грехом. Поэтому между достоинством человека и  нравственностью
существует прямая связь. Более того, признание достоинства личности означает утверждение ее
нравственной ответственности».

Вторая глава посвящена еще одной фундаментальной категории, на которой основываются права человека
— свободе. Глава называется «Свобода выбора и свобода от зла». Сегодня свобода понимается главным
образом как свобода выбора. Конечно, свобода выбора это важная характеристика человеческой природы.
Она есть одно из проявлений образа Божия в человеке. В подтверждение этого в документе приводится
цитата из святого Григория Нисского: «Человек стал боговидным и блаженным, будучи почтен
свободой (αὐτεξουσίῳ)».

Смысл этой свободы заключается в том, чтобы человек сам добровольно, а не по принуждению жил в
общении с Богом. В тексте говорится: «В зависимости от самоопределения свободной личности образ
Божий в человеке может помрачаться или все более выявляться… Свобода поставлена Богом на
службу человеческому благу. Осуществляя ее, человек не должен причинять зла самому себе и
окружающим».

Однако всем хорошо известно свойство падшей человеческой природы, о котором говорит святой апостол
Павел: «Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Уже не я делаю то, но живущий во мне грех»
(Рим. 7, 15-16). Поэтому далее в документе говорится: «Следовательно, человеку не обойтись без
помощи Бога и тесного соработничества с Ним, так как только Он является источником всякого
блага».

Дело в том, что, «злоупотребив свободой выбора, первый человек утратил другую свободу (ἐλευθερία)
— свободу жизни в добре, которую он имел в первозданном состоянии. Эту свободу человеку
возвращает Господь Иисус Христос: "Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны
(ἐλεύθεροι) будете" (Ин. 8, 36). Обретение свободы от греха невозможно без таинственного
соединения человека с преображенной природой Христа, которое происходит в Таинстве Крещения
(Рим. 6, 3-6; Кол. 3, 10) и укрепляется через жизнь в Церкви — Теле Христовом (Кол. 1, 24).

Священное Писание говорит и о необходимости собственных усилий человека для освобождения от


греха: "Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу
рабства" (Гал. 5, 1). О том же свидетельствует практический опыт великого сонма святых мужей и
жен, подвизавшихся духовным подвигом и подтвердивших возможность преображения жизни
каждого человека».

После всех приведенных рассуждений делается бескомпромиссный вывод: «Злоупотребление свободой,


выбор ложного, безнравственного образа жизни в конце концов разрушает саму свободу выбора, так
как ведет волю к порабощению грехом. Только Бог, являясь источником свободы, может
поддерживать ее в человеке. Те, кто не желают расставаться с грехом, отдают свою свободу дьяволу
— противнику Бога, отцу зла и несвободы. Признавая ценность свободы выбора, Церковь
утверждает, что таковая неизбежно исчезает, когда выбор делается в пользу зла. Зло и свобода
несовместимы».

Отстаивание этого тезиса в современном мире — более чем свидетельство. Оно требует исповедничества,
ибо христианское понимание свободы невероятно трудно принять людям, привыкшим жить по своему
произволу. Считая, что выбор в пользу греха оправдан и должен быть защищен государством, они
настаивают на общественном признании греха как одной из норм поведения. Однако сама жизнь
свидетельствует, что грех и зло приводят к потере свободы, а также к разрушению общества и личности.

В тексте выносится и пророческое предупреждение миру, возводящему в абсолют свободу выбора: «В


человеческой истории выбор людей и обществ в пользу зла приводил к потере свободы и огромным
человеческим жертвам. И сегодня человечество может стать на тот же путь, если такие безусловно
порочные явления, как аборт, самоубийство, разврат, извращения, разрушение семьи, культ грубости
и насилия, перестанут получать должную нравственную оценку и будут оправдываться с опорой на
искаженное понимание свободы человека».

С учетом церковного опыта человеческой свободы, во второй главе делается вывод: «Слабость института
прав человека в том, что он, защищая свободу выбора (αὐτεξουσία), все менее и менее учитывает
нравственное измерение жизни и свободу от греха (ἐλευθερία). Общественное устройство должно
ориентироваться на обе свободы, гармонизируя их реализацию в публичной сфере. Нельзя защищать
одну свободу, забывая о другой. Свободное стояние в добре и истине невозможно без свободы
выбора. Равно и свободный выбор теряет свою ценность и смысл, если обращается ко злу».

Третья глава называется «Права человека в христианском миропонимании и в жизни общества».


Весьма важна содержащаяся в начале этой главы констатация прямой связи между правом и
нравственностью: «Нравственность, то есть представления о грехе и добродетели, всегда
предшествует закону, который и возник из этих представлений. Вот почему эрозия нравственности
всегда в конце концов ведет к разрушению законности». Это очень важный тезис для любого общества,
особенно же для тех, в которых серьезной проблемой является правовой нигилизм.

Далее в свете идей первых двух частей определяются «христианские ценности, с которыми должны быть
гармонизированы права человека». Они формируют систему координат, в которой должна развиваться и
осуществляться концепция прав человека.

Во-первых, «права человека не могут быть выше ценностей духовного мира. Христианин ставит свою
веру в Бога и свое общение с Ним выше собственной земной жизни. Поэтому недопустимым и
опасным является истолкование прав человека как высшего и универсального основания
общественной жизни, которому должны подчиняться религиозные взгляды и практика…

Важно помнить, что государственные и общественные силы имеют реальную способность и


призвание пресекать зло в его социальных проявлениях, но они не могут одержать победу над его
причиной — греховностью. Сущностная борьба со злом ведется в глубине человеческого духа и
может иметь успех лишь на путях религиозной жизни личности. Святой апостол Павел говорит:
"Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против
мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных" (Еф. 6, 12).

В Православии неизменно присутствует убежденность в том, что общество, устрояя земную жизнь,
должно учитывать не только человеческие интересы и желания, но и Божию правду, данный Творцом
вечный нравственный закон, действующий в мире вне зависимости от того, согласна ли с ним воля
отдельных людей или человеческих сообществ. Этот закон,  запечатленный в Священном Писании,
для православного христианина выше любых иных установлений, ибо по нему Бог будет судить
человека и народы перед Своим Престолом (см. Откр. 20, 12)».

Во-вторых, «разработку и применение концепции прав человека необходимо согласовывать с


нормами морали, с нравственным началом, заложенным Богом в природу человека и опознаваемым
в голосе совести.

Православная Церковь считает недопустимыми попытки подчинить взгляд верующих на человека,


семью, общинную жизнь и церковную практику безрелигиозному пониманию прав человека. На это
христиане должны вслед за апостолами Петром и Иоанном заявить: "Справедливо ли пред Богом
слушать вас более, нежели Бога?" (Деян. 4, 19).

Недопустимо вводить в область прав человека нормы, размывающие или отменяющие как
евангельскую, так и естественную мораль. Церковь усматривает огромную опасность в
законодательной и общественной поддержке различных пороков и их пропаганды — например, 
половой распущенности и извращений, культа наживы и насилия».

Такие явления не просто имеют место в нашей жизни, но и «появляются законодательные нормы и
политические практики, которые создают предпосылки для их навязывания всему обществу через
средства массовой информации, системы образования и здравоохранения, сферу торговли и услуг.
Более того, есть случаи, когда верующие люди, считающие эти явления греховными, принуждаются
признавать допустимость греха или подвергаются дискриминации и преследованиям».

В-третьих, «права человека не должны противоречить любви к Отечеству и к согражданам. Творец


вложил в человеческую природу необходимость общения и единения людей, о чем Он сказал:
"Нехорошо быть человеку одному" (Быт. 2, 18). Любовь к своей семье и другим близким людям не
может не распространяться на народ и страну, в которой человек живет…

Признание прав индивидуума должно уравновешиваться утверждением ответственности людей друг


перед другом. Крайности индивидуализма и коллективизма не способны служить гармоничному
устроению жизни общества. Они приводят к деградации личности, нравственному и правовому
нигилизму, росту преступности, утрате гражданской активности, взаимному отчуждению людей.

Духовный же опыт Церкви свидетельствует, что напряженность между индивидуальными и


общественными интересами может быть преодолена тогда, когда права и свободы человека
согласуются с нравственными ценностями, а главное — когда жизнь человека и общества
оживотворяется любовью. Именно любовь снимает все противоречия между личностью и
окружающими ее людьми, делая человека способным полностью реализовать свою свободу и
одновременно заботиться о ближних и об Отечестве».

В этом разделе документа подчеркивается: «Под предлогом защиты прав человека одним цивилизациям
не следует навязывать свой уклад жизни другим. Правозащитная деятельность не должна служить
политическим интересам отдельных стран. Борьба за права человека становится плодотворной
тогда, когда она служит духовному и материальному благу личности и общества».

В-четвертых, «реализация прав человека не должна вести к деградации окружающей среды и


истощению природных ресурсов. Отказ от богооткровенных ориентиров жизни человека и общества
приводит не только к разладу в отношениях между людьми, но и к катастрофическому столкновению
человека с природой, которая отдана Творцом во владение человеку (Быт. 1, 28). Неограниченное
стремление к удовлетворению материальных потребностей, особенно потребностей избыточных и
искусственных, греховно по своей сути, ибо ведет к оскудению и души человека, и окружающей
природы. Признание прав человека не означает, что в угоду своим эгоистическим интересам он может
расточать природные ресурсы. Достоинство человека неотделимо от его призвания заботиться о
Божием мире (см. Быт. 2, 15), соблюдать умеренность в удовлетворении своих потребностей,
бережно сохранять богатство, разнообразие и красоту природы. Эти истины должны со всей
серьезностью учитываться обществом и государством при определении главных целей социально-
экономического и материально-технического развития. Нужно помнить о том, что не только
нынешние, но и будущие поколения имеют право пользоваться теми природными благами, которые
даны нам Творцом».

Итог третьей главы подводится в следующей формулировке: «С точки зрения Православной Церкви,
политико-правовой институт прав человека может служить благим целям защиты человеческого
достоинства, обеспечивать духовно-нравственное развитие личности. Реализация прав человека не
должна вступать в противоречие с богоустановленными нравственными нормами и основанной на
них традиционной общественной моралью. Индивидуальные права человека не должны
противопоставляться ценностям и интересам Отечества, общины, семьи. Осуществление прав
человека не может быть оправданием для посягательства на религиозные святыни, культурные
ценности, самобытность народа. Права человека не могут служить поводом для нанесения
непоправимого урона природному достоянию».

Четвертая глава имеет название: «Достоинство и свобода в системе прав человека» и содержит в себе


православное прочтение основных прав и свобод в свете библейского и патристического понимания
человеческого достоинства и свободы. В этой главе особенно подчеркивается связь с Основами социальной
концепции, в которой уже были выражены некоторые взгляды Церкви на проблемы прав человека. Глава
открывается следующим заявлением: «Существуют разные традиции толкования и национальные
особенности реализации комплекса прав и свобод. Современная система прав человека носит
разветвленный характер и имеет тенденцию к еще большей детализации. В мире нет общепринятой
классификации прав и свобод. Различные правовые школы объединяют их в группы по разным
критериям. Церковь в силу своего основного призвания предлагает рассматривать права и свободы с
точки зрения их возможной роли в создании благоприятных внешних условий для
совершенствования личности на пути спасения».

Все начинается с дара жизни. Поэтому право на жизнь рассматривается в самом начале четвертой главы. В
документе утверждается: «Жизнь есть дар Божий человеку. Господь Иисус Христос благовествует: "Я
пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком" (Ин. 10, 10). Заповедь "Не убий" в числе
иных была дана Богом пророку Моисею. Православие не приемлет и осуждает терроризм,
вооруженную агрессию, криминальное насилие, равно как и все другие формы преступного отнятия
человеческой жизни.

Вместе с тем, жизнь не ограничивается земными рамками, в которых воспринимает человека


секулярное мировоззрение и связанная с ним юридическая система. Христианство свидетельствует,
что земная жизнь, ценная сама по себе, обретает полноту и абсолютный смысл в перспективе жизни
вечной. Поэтому на первом месте должно стоять не само желание во что бы то ни стало сохранить
земную жизнь, а стремление устроить ее так, чтобы человек мог в соработничестве с Богом созидать
свою душу для вечности».

Опираясь на заповеди Спасителя, «Церковь почитает подвиг мучеников, даже до смерти послуживших


Господу, и исповедников, не отрекшихся от Него перед лицом гонений и угроз. Православные
христиане также чтят героизм тех, кто отдал жизнь на поле брани за Отечество и ближних своих.

В то же время Церковь осуждает самоубийство, поскольку совершающий его не приносит себя в


жертву, а отвергает жизнь как дар Божий. В связи с этим неприемлема легализация так называемой
эвтаназии — содействия уходу из жизни людей, которое представляет собой сочетание убийства и
самоубийства.

Право на жизнь должно подразумевать защиту человеческой жизни с момента зачатия. Всякое
посягательство на жизнь формирующейся человеческой личности является нарушением этого права.
Современные международные и национальные юридические акты закрепляют и охраняют жизнь и
права ребенка, взрослого и пожилого человека. Эта же логика защиты человеческой жизни должна
распространяться на ее отрезок от момента зачатия до появления на свет».

В этом подразделе было необходимо выразить церковное отношение к такой постоянно актуальной проблеме
как смертная казнь, несмотря на то, что о ней уже сказано в Основах социальной концепции. Поэтому в этом
месте дословно повторяется позиция более раннего церковного документа: «Признавая, что смертная
казнь была приемлема в ветхозаветные времена, а указаний на необходимость ее отмены «нет ни в
Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви»,
нельзя не вспомнить о том, что «Церковь часто принимала на себя долг печалования об осужденных
на казнь, прося для них милости и смягчения наказания» (Основы социальной концепции Русской
Православной Церкви, IX.3). Защищая человеческую жизнь, Церковь, вне зависимости от отношения
общества к смертной казни, призвана исполнять этот долг печалования».

В нашей классификации прав и свобод после права на жизнь логично поместить принцип свободы совести:
«Дар свободы выбора опознается человеком прежде всего в возможности выбирать
мировоззренческие ориентиры своей жизни. Как пишет святитель Ириней Лионский, «Бог сотворил
его (человека) свободным, имеющим свою власть <…> добровольно исполнять волю Божию, а не по
принуждению от Бога» («Против ересей», гл. XXXVI, 1,4). Принцип свободы совести находится в
гармонии с волей Божией, если защищает человека от произвола по отношению к его внутреннему
миру, от навязывания ему силой тех или иных убеждений. В условиях светского государства
провозглашенная и утвержденная законом свобода совести позволяет Церкви сохранить свою
самобытность и независимость от людей иных убеждений, дает юридическое основание как для
неприкосновенности ее внутренней жизни, так и для публичного свидетельства об Истине. Вместе с
тем "утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует об утрате
обществом религиозных целей и ценностей" (ОСК, III, 6).

Подчас свобода совести трактуется как требование религиозной нейтральности или


индифферентности государства и общества. Некоторые идеологические интерпретации религиозной
свободы настаивают на признании относительными или «равно истинными» всех вероисповеданий.
Это неприемлемо для Церкви, которая, уважая свободу выбора, призвана свидетельствовать о
хранимой ею Истине и обличать заблуждения (см. 1 Тим. 3, 15).

Общество имеет право свободно определять содержание и объем взаимодействия государства с


разными религиозными общинами в зависимости от их численности, традиционности для страны или
региона, вклада в историю и культуру, от гражданской позиции. При этом должно сохраняться
равенство граждан перед законом вне зависимости от их отношения к религии. Принцип свободы
совести не является препятствием для партнерских отношений Церкви и государства в социальной,
благотворительной, образовательной и другой общественно значимой деятельности».

Далее рассматриваются такие важные свободы, как свобода слова и свобода творчества: «Свобода
выражения мыслей и чувств, предполагающая возможность распространения информации, является
естественным продолжением свободы мировоззренческого выбора. Слово служит основным
средством общения людей с Богом и между собой. Содержание общения серьезно влияет на
благополучие человека и межличностные отношения в обществе. Человек несет особую
ответственность за свои слова. "От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься", —
говорится в Священном Писании (Мф. 12, 37). Публичные выступления и заявления не должны
содействовать распространению греха, порождать распри и нестроения в обществе. Слово должно
созидать и поддерживать добро. Особенно опасно оскорблять религиозные и национальные чувства,
искажать информацию о жизни тех или иных религиозных общин, народов, социальных групп,
личностей. Ответственность за слово многократно возрастает в современном мире, переживающем
бурное развитие технологий хранения и распространения информации.

Творческие способности суть проявление образа Божия в человеке. Церковь благословляет


творчество, открывающее новые горизонты для духовного возрастания человека и для познания
сотворенного мира. Призванное способствовать раскрытию потенциала личности, творчество не
должно оправдывать нигилистического отношения к культуре, религии и нравственности. Право на
самовыражение отдельной личности или групп людей не должно осуществляться в формах,
оскорбительных для убеждений и образа жизни других членов общества. Надругательство над
святынями не может быть оправдано ссылками на права художника, писателя, журналиста.

Надругательство над святынями не может быть оправдано ссылками на права художника, писателя,
журналиста. Современное законодательство обычно защищает не только жизнь и имущество людей,
но и символические ценности, такие как память умерших, места захоронения, памятники истории и
культуры, государственные символы. Такая защита должна распространяться на веру и святыни,
которые дороги для религиозных людей».

Право на образование рассматривается как важное условие раскрытия потенциала


личности: «Уподобление Богу в добродетели является целью земной жизни человека. Образование —
это не только средство для приобретения знаний или для введения человека в жизнь общества, но и
воспитание личности в соответствии с замыслом Творца. Право на образование предполагает
приобретение знаний с учетом культурных традиций общества и мировоззренческой позиции семьи и
личности. В основе большинства культур мира лежит религия, поэтому всестороннее образование и
воспитание человека должно включать в себя преподавание знаний о религии, создавшей ту
культуру, в которой этот человек живет. При этом должна уважаться свобода совести».

Перечислив права, относящиеся к внутреннему развитию личности, документ переходит к ее отношениям с


другими и освещает православное отношение к гражданским, политическим, социальным и экономическим
правам. «Наделенный свободной волей, человек призван деятельно проявлять свое достоинство, в
частности, в отношениях с другими людьми. Неоднократно в Священном Писании верующие
наставляются на исполнение семейных и общественно значимых обязанностей как на послушание
Христу (см. Лк. 3, 10-14; Еф. 5, 23-33; Тит. 3, 1). Святой апостол Павел не раз пользовался правами
римского гражданина, чтобы беспрепятственно проповедовать Слово Божие. Гражданские и
политические права предоставляют человеку широкие возможности для деятельного служения
ближнему. Используя этот инструмент, гражданин может оказывать влияние на жизнь социума и
участвовать в управлении делами государства. От того, как человек распоряжается своим правом
избирать и быть избранным, свободой ассоциаций и союзов, свободой слова и убеждений, зависит
благополучие общества.

В истории народов, окормляемых Русской Православной Церковью, сложилось плодотворное


представление о необходимости соработничества власти и общества. Политические права могут
полноценно служить такому принципу государственно-общественных отношений. Для этого
необходимо реальное представительство интересов граждан на различных уровнях власти и
обеспечение возможностей для гражданского действия.

В области гражданских и политических прав важное место занимают проблемы контроля и


манипуляции. Частная жизнь, мировоззрение и воля людей не должны быть предметом тотального
контроля. Для общества опасны манипуляции выбором людей и их сознанием со стороны властных
структур, политических сил, экономических и информационных элит. Недопустимы также сбор,
концентрация и использование информации о любых сторонах жизни людей без их согласия. В
случаях, когда того требуют защита Отечества, сохранение нравственности, охрана здоровья, прав и
законных интересов граждан, а также предотвращение либо раскрытие преступлений и
осуществление правосудия, сбор сведений о человеке может совершаться без его согласия. Однако и
в этих случаях получение и использование информации должны осуществляться сообразно
заявленным целям и с соблюдением законности. Методы сбора и обработки информации о людях не
должны принижать человеческое достоинство, ограничивать свободу и превращать человека из
субъекта общественных отношений в объект машинного управления. Еще более опасным для
свободы человека станет внедрение технических средств, постоянно сопровождающих человека или
неотделимых от его тела, если их можно будет использовать для контроля над личностью и
управления ею».

В главе отводится место и для рассмотрения социально-экономических прав, которые затрагивают важное
измерение человеческой жизни: «Земная жизнь невозможна без удовлетворения материальных
потребностей человека. В книге Деяний святых апостолов повествуется о первохристианской
общине, в которой материальная забота о ее членах была поставлена на особую высоту (см. Деян. 4,
32-37; 6, 1-6). Правильное пользование материальными благами небезразлично для дела спасения.
Поэтому необходимо придавать ясное нравственное измерение таким правам и свободам, как право
собственности, право на труд, право на защиту от произвола работодателя, свобода
предпринимательства, право на достойный уровень жизни.

Реализация экономических прав не должна приводить к формированию такого общества, в котором


пользование материальными благами превращается в доминирующую или даже единственную цель
существования социума. Одно из назначений экономических и социальных прав заключается в том,
чтобы предотвратить конфронтационное расслоение в обществе. Такое расслоение противно
заповеди о любви к ближнему. Оно создает условия для нравственной деградации общества и
личности, порождает отчуждение людей друг от друга, нарушает принцип справедливости.

Важной ответственностью общества является забота о людях,  неспособных обеспечить свои


материальные потребности. Доступ к образованию и жизненно необходимой медицинской помощи не
должен зависеть от социального и экономического положения человека».

Уже на протяжении многих лет ведется дискуссия о коллективных правах. Им тоже было решено уделить
внимание: «Если человек отожествляет себя с некой общностью, то у этой общности также должны
быть права, которые бы составляли баланс для индивидуальных прав. Права отдельной личности не
должны быть разрушительными для уникального уклада жизни и традиций семьи, а также различных
религиозных, национальных и социальных сообществ. В человеческую природу Богом заложено
стремление индивида к общинному существованию (см. Быт. 2, 18). На пути к исполнению воли
Божией о единстве человеческого рода важную роль играют различные виды общинной жизни,
осуществляемой в национальных, государственных и социальных объединениях. Полноту же
осуществления заповедей Божиих о любви к Богу и ближнему (см. Мф. 22, 37-39) являет собою
Церковь — богочеловеческий организм.

Началом общинной жизни является семья. Недаром святой апостол Павел говорит о причастности
семьи Таинству Церкви (см. Еф. 5, 23-33). В семье человек обретает опыт любви к Богу и ближнему.
Через семью передаются религиозные традиции, социальный уклад и национальная культура
общества. Современное право должно рассматривать семью как законный союз мужчины и женщины,
в котором создаются естественные условия для нормального воспитания детей. Закон также призван
уважать семью как целостный организм и защищать его от разрушения, провоцируемого падением
нравственности. Охраняя права ребенка, юридическая система не должна отрицать особую роль
родителей в его воспитании, неотделимом от мировоззренческого и религиозного опыта.

Необходимо уважать и другие коллективные права, такие, как право на мир, право на окружающую
среду, право на сохранение культурного наследия и внутренних норм, регулирующих жизнь
различных общин».

Заключительный вывод четвертой главы сформулировал следующим образом: «Единство и


взаимосвязанность гражданских и политических, экономических и социальных, индивидуальных и
коллективных прав человека способно содействовать гармоничному устроению жизни общества как
на национальном, так и на международном уровне. Общественная ценность и эффективность всей
системы прав человека зависят от того, насколько она создает условия для возрастания личности в
богоданном достоинстве и сопрягается с ответственностью человека за свои поступки перед Богом и
ближними».

Наконец, пятая глава посвящена практической деятельности в области прав человека и


называется «Принципы и направления правозащитной деятельности Русской Православной Церкви».
Тема прав человека и правозащитная деятельность не является неким новшеством для жизни Церкви.
Скорее, с помощью нового понятия мы стремимся выразить ту деятельность Церкви, которая всегда имела
место: «С древних времен и до сего дня Православная Церковь печалуется перед властью за людей
несправедливо осужденных, униженных, обездоленных, подвергаемых бесчеловечной эксплуатации.
Милосердное ходатайство Церкви распространяется и на тех, кто несет справедливую кару за
преступления. Церковь также многократно призывала остановить насилие и смягчить нравы, когда
разгорались конфликты, в ходе которых попирались права человека на жизнь, здоровье, свободу и
достояние. Наконец, в годы богоборческих гонений православные иерархи, священнослужители и
миряне обращались к власти и обществу, защищая свободу исповедания веры, отстаивая право на
широкое участие религиозных общин в жизни народа».

Имея за плечами такую богатую традицию предстательства перед властями о людях, попавших в беду,
Церковь и сегодня призвана «ревностно — не только на словах, но и на деле — заботиться о
сохранении прав и достоинства человека. При этом мы сознаем, что в современном мире права
человека подчас нарушаются, а его достоинство попирается не только государственной властью, но и
транснациональными структурами, субъектами экономики, псевдорелигиозными группами,
террористическими и иными преступными сообществами. Все чаще достоинство и права человека
приходится ограждать от разрушительной информационной агрессии».

В документе перечисляются области, в которых возможны правозащитные труды:

— «отстаивание права людей на свободное исповедание веры, на совершение молитвы и


богослужения, на сохранение духовно-культурных традиций, на следование религиозным принципам
как в частной жизни, так и в сфере общественного действия;

— противостояние преступлениям на почве национальной и религиозной вражды;

— охрана личности от произвола лиц, облеченных властью, и работодателей, а также от насилия и


унижения в семье и коллективе;
— защита жизни, свободного выбора и достояния людей в ходе межнациональных, политических,
экономических и социальных конфликтов;

— пастырское попечение о воинах, о сохранении их прав и достоинства в условиях боевых действий


и несения службы в мирное время;

— забота об уважении достоинства и прав людей, находящихся в социальных учреждениях и местах


заключения, с сугубым вниманием к положению инвалидов, сирот, престарелых и других
беспомощных людей;

— защита прав наций и этнических групп на их религию, язык и культуру;

— попечение о тех, чьи права, свобода и здоровье страдают из-за действий  деструктивных сект;

— поддержка семьи в ее традиционном понимании, отцовства, материнства и детства;

— противодействие вовлечению людей в коррупцию и другие виды преступности, а также в


проституцию, наркоманию, игроманию;

— забота о справедливом экономическом и социальном устройстве общества;

— недопущение тотального контроля над человеческой личностью, над ее мировоззренческим


выбором и частной жизнью через использование современных технологий и политических
манипуляций;

— воспитание уважения к законности, распространение положительного опыта реализации и защиты


прав человека;

— экспертиза правовых актов, законодательных инициатив и действий органов власти с целью


предотвращения попрания прав и достоинства человека,  ухудшения нравственной ситуации в
обществе;

— участие в общественном контроле за исполнением законодательства, в частности, регулирующего


церковно-государственные отношения, а также за исполнением справедливых судебных решений».

Возникает вопрос, кто в Церкви может вести правозащитную деятельность? В документе дается следующий
ответ: «Правозащитная деятельность чад Русской Православной Церкви может вестись как на
общецерковном уровне, с благословения Священноначалия, так и на уровне созданных мирянами
общественных объединений, многие из которых уже сейчас успешно работают в правозащитной
сфере. В своей деятельности, направленной на защиту прав и достоинства человека, Церковь
стремится взаимодействовать с государством и общественными силами. Выбирая партнеров в
обществе, Церковь памятует слова Христа Спасителя, сказанные Им апостолам: "Кто не против вас,
тот за вас" (Мк. 9, 40).

Основываясь на церковном учении о достоинстве, свободе и правах человека, христиане призваны


осуществлять нравственно ориентированное социальное действие. Оно может проявляться в самых
разных формах — например, в свидетельстве перед лицом власти, в интеллектуальных разработках,
в проведении кампаний в защиту тех или иных категорий людей и их прав. Не стремясь к
революционному переустройству мира и признавая права других общественных групп на участие в
общественных преобразованиях на основании их мировоззренческого выбора, православные
христиане оставляют и за собой право на участие в таком устроении общественной жизни, которое
бы не противоречило их вере и нравственным принципам. Эти же принципы Русская Православная
Церковь готова отстаивать в диалоге с мировым сообществом и в сотрудничестве с верующими
других традиционных конфессий и религий».

Я постарался выполнить одновременно две задачи — кратко изложить содержание документа и


одновременно познакомить вас с дискуссиями, в которых он рождался. Попутно я хотел показать
актуальность этих тем для миссии Церкви в современном мире.
Теперь несколько слов о возможном статусе этого документа. Его предлагается принять в развитие основ
социальной концепции Русской Православной Церкви. Позволю себе выразить уверенность, что принятие
Архиерейским Собором этого документа послужит прежде всего миссионерским целям, так как он откроет
возможность отстаивать христианские ценности в различных сферах общественной жизни.

Канонические структуры, священнослужители и миряне нашей Церкви могут руководствоваться данным


документом в своих общественно значимых выступлениях и действиях.

Принимая во внимание значимость темы прав человека в современной общественной жизни, можно
предположить, что этот документ вызовет интерес братских Поместных Православных Церквей и будет
содействовать столь необходимому ныне укреплению единомыслия всего православного мира.

Хотелось бы выразить надежду, что систематическое изложение основ учения нашей Церкви о достоинстве,
свободе и правах человека явится также реальным вкладом в то православное свидетельство, которое
осуществляется в диалоге с инославными.

Можно ожидать, что многие позиции, высказанные в этом документе, будут положительно восприняты и
традиционными религиозными общинами во всем мире, способствуя сохранению прав и автономии 
верующих людей перед лицом агрессивного нерелигиозного секуляризма.

Полагаю, что представленный документ может стать важным вкладом и в диалог, который ведет наша
Церковь с государственными властями разных стран, с общественными и международными организациями
во имя построения мирных и справедливых отношений между людьми и народами.

Пресс-служба Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 2008 г.

«Об основах учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и


правах человека»

Версия для печати

26 июня 2008 г. 12:54

Доклад  митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, Председателя Отдела внешних


церковных связей Московского Патриархата, на пленарном заседании Архиерейского Собора Русской
Православной Церкви 26 июня 2008 г.

Ваше Святейшество!

Преосвященные архипастыри!

Представляемый Вашему вниманию документ «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве,
свободе и правах человека» был разработан во исполнение решения Священного Синода от 11 апреля 2006
года. Как вам известно, это решение появилось по итогам X Всемирного русского народного собора,
принявшего Декларацию о правах и достоинстве человека. Это соборное деяние вызвало живую реакцию со
стороны как российского общества, так и мировой общественности. Интерес к работе нашей Церкви в
области прав человека не исчезает до сих пор. Значение этих идей, в числе прочего, и в том, что они открыли
новые горизонты для миссии Церкви в современном обществе. Эти идеи привлекли внимание
представителей власти, науки, культуры, средств массовой информации.

Однако по своему жанру декларация не предполагает подробного раскрытия сформулированных тезисов.


Поэтому возникла потребность в разработке более детализированного документа, имеющего серьезное
богословское обоснование. Предлагаемые ныне на утверждение Архиерейского Собора «Основы…»
являются плодом двухлетней работы группы православных священнослужителей, богословов, ученых и
общественных деятелей.

Всем хорошо известно, что внутри нашей Церкви имеет место различное отношение к правам человека.
Высказываемые точки зрения порой противоречат друг другу. Подбирая участников в рабочую группу, мы
старались отразить существующее в Церкви разномыслие по этой теме. В результате у нас получилась некая
микромодель церковной дискуссии.

С лета 2006 года по июнь 2008 года было проведено 15 заседаний рабочей группы, включая встречи
подгрупп, ответственных за разработку отдельных глав документа. В рамках процесса выработки документа
организовывались экспертные консультации со светскими философами и юристами, которые позволили
предметно обсудить актуальные научные подходы к проблемам прав человека, существующие в
соответствующих науках. Кроме того, велась серьезная исследовательская и реферативная работа между
встречами.

Многие идеи, сформулированные в группе, представлялись на площадках международных организаций, на


конференциях, круглых столах, в многочисленных интервью и статьях. Множество раз они обсуждались в
личных беседах и в ходе официальных встреч с представителями христианских конфессий и традиционных
религий, а также с государственными и общественными деятелями, учеными и людьми культуры.

Особенное значение для представления тематики прав человека имели публичные заявления Святейшего
Патриарха. Так, его выступление в Парламентской ассамблее Совета Европы в октябре 2007 года позволило
широкому кругу людей ознакомиться с православным видением прав человека на самом высоком уровне.
Одним словом, была проведена очень большая работа по подготовке настоящего документа.

Почему же все-таки необходимо представить сегодня от лица Церкви документ по правам человека? Права
человека — эта та реальность, с которой нам приходится иметь дело, хотим мы того или нет. Современный
человек не только живет в рамках общественно-государственных институтов, основанных на правах
человека, но ощущает на себе воздействие мировоззрения, которое порождает эта идея. Права человека
декларированы как центральный принцип построения правовых систем стран, окормляемых Русской
Православной Церковью. Кроме того, многие верующие, живущие в диаспоре — а это в основном западные
страны — также находятся в условиях доминирования этой концепции. Учитывая все это, Церковь призвана
возвысить свой пастырский голос и сказать о своем видении прав человека.

Не скрою, что к своей работе члены группы приступали, имея двойственное чувство к предложенной теме. С
одной стороны у нас перед глазами было положительное воздействие прав человека на жизнь людей.
Благодаря озабоченности по соблюдению этих прав в послевоенные годы советское государство сдерживало
свои гонения на верующих.

Однако, с другой стороны, за прошедшие десятилетия мы стали свидетелями того, как права человека могут
становиться инструментом, направленным против духовных и нравственных основ жизни людей. Сегодня
через обращение к правам человека в наших обществах стремится укрепиться мировоззрение, которое
является безрелигиозным, этически релятивистским и гедонистическим. Это происходит не только в странах,
находящихся на канонической территории Русской Церковью, но и во многих других.

Для рабочей группы было очевидно, что права человека являются заимствованной категорией. Она возникла
у западных народов на особой мировоззренческой почве и в особых исторических условиях. Однако
свидетельства об инородности прав человека православной традиции были сочтены недостаточным
основанием, чтобы отвергнуть саму дискуссию о ценности этой концепции. В истории Церкви и наших
народов есть много примеров, когда делались заимствования из других культур, и они органично входили в
церковную и национальную традиции.
В процессе работы над документом мы постарались прийти к согласию и выработать общий церковный
подход к правам человека. Это была далеко непростая дискуссия. Порой мы возвращались к одной проблеме
по несколько раз. При обсуждении принималась только та аргументация, которая опиралась на Священное
Писание и Священное Предание Православной Церкви. Все другие доводы не включались в текст, хотя
принимались во внимание. Кроме того, мы не начинали свою работу с чистого листа. Многие идеи,
позволяющие дать обстоятельную оценку правам человека, уже существуют в Основах социальной
концепции Русской Православной Церкви.

Но, конечно же, были общие представления, послужившие точками опоры в нашей работе. Иначе мы не
могли бы никогда совершить этот соборный труд. С самого начала члены группы согласились, что, работая
над церковным документом по правам человека, необходимо руководствоваться сотериологическим
подходом. Церковь не занимается политикой, хотя ее ценности и имеют значение для политической сферы.
Она рассматривает земную жизнь человека как путь спасения, поэтому ее обязанность состоит в
свидетельстве о том, что вредит спасению верующих и что ему способствует.

В свете сотериологического подхода мы стремились ответить себе на вопрос: связаны ли права человека
генетически с христианством или родились из источников чуждых ему? Как правило, именно в ответе на этот
вопрос с наибольшей силой проявляется разномыслие в нашей Церкви, да и во всем православном мире
относительно прав человека. Осторожность, с которой многие православные высказываются на сей счет,
вполне оправдана. Верующие опасаются принять вместе с хорошими и правильными идеями, чуждое и
душевредное.

В группе было ясное понимание того, что церковный ответ не может быть модернистским, построенным на
искаженной интерпретации церковного наследия, эмоциях и политических пристрастиях. Он может опираться
только на духовный и исторический опыт Церкви. Напомню, что именно так поступали Святые Отцы Церкви в
отношении эллинистической культуры. Они принимали и усваивали все то, что могло послужить христианской
проповеди и отбрасывали все с ней несовместимое.

Многие термины православного богословия были заимствованы Святыми Отцами из эллинской философской
традиции, но затем переработаны и наполнены христианским благовестием. Это не повредило чистоте
христианства. Как богословие Вселенских Соборов не было компромиссом с языческой философией, так и
настоящий документ не является компромиссом с секулярной философией и этикой. В вероучительных и
этических вопросах не может быть компромиссов. Задача состояла в том, чтобы сформулировать
неизменные евангельские истины на том языке, который сегодня понятен для многих людей.

Исходя из Священного Писания и Предания Церкви, нельзя утверждать, что права человека являются
Божественным установлением. Будучи изобретены людьми, так же как и другие земные институты —
государство, право, различные объединения людей и так далее — права человека не должны вступать в
конфликт с Откровением Божиим. Права человека имеют различные мировоззренческие источники. С одной
стороны, они родились в культуре, которая в течение веков просвещалась христианством. С другой стороны
они отразили и впитали в себя идеи, появившиеся в среде, отошедшей от евангельских истин в эпоху
Возрождения и в Новое время. Однако несмотря на заметное ослабление религиозности в общественной
морали западных стран до сравнительно недавнего времени сохранялась приверженность христианской
системе ценностей. Сегодня положение совершенно иное. Нравственное согласие утрачено не только в
обществе, но и во многих христианских общинах.

На заседаниях рабочей группы мы стремились определить, что же в концепции прав человека было
заимствовано из христианства и является его наследием, а что таковым не является. Именно достоинство и
свобода, понятия, на которые сегодня опирается институт прав человека, тесно связаны с христианским
посланием. В результате было решено первые две главы посвятить достоинству и свободе.

Однако, будучи заимствованными у христиан, они были обмирщены и лишены своего религиозного и
духовного содержания. Во многом благодаря этому существующая сегодня светская концепция прав
человека стала работать против сохранения нравственных ценностей, как они представлены в евангельской
традиции. Возникающая во многих странах и обществах ситуация чревата, как кажется, весьма опасными
последствиями, ибо противоречащие Евангелию подходы к морали закрепляются в законодательстве, а
значит могут быть навязаны верующим силой закона.
Иными словами, тема прав человека приобретает сегодня ярко выраженное сотериологическое измерение, а
потому должна быть богословски и всецерковно осмыслена, дабы на этом осмыслении строить нашу
проповедь и пастырскую работу.

Освященному Собору представляется текст, имеющий следующую структуру и содержание.

В преамбуле документа говорится о роли, которую права человека играют в современном обществе, и


утверждается сотериологический подход к правам человека.

Первая глава называется «Достоинство человека как религиозно-нравственная категория». То, что


документ начинается с рассмотрения такого понятия как достоинство, не случайно. Во многих
международных актах и национальном законодательстве многих государств говорится о достоинстве как
основании всей системы прав человека. Например, в преамбуле Международного пакта о гражданских и
политических правах декларируется, что права человека «вытекают из присущего человеческой личности
достоинства».

Понятие «достоинство» имеет греко-римское происхождение. Наиболее близкий его перевод означает
«ценность». В древнем мире существовало свое представление о ценности человека. Оно, как правило, было
связано с семейным, социальным или гражданским положением человека. Да и сегодня многие люди считают
наиважнейшим для личности ее социальный, политический или имущественный статус. С распространением
христианства ценность человека стала осмысляться по-другому. Христианство содействовало
распространению понимания ценности каждого человека как творения Божия.

В документе это нашло отражение в следующей фразе: «Согласно библейскому откровению, природа


человека не только сотворена Богом, но и наделена Им свойствами по Его образу и подобию (см.
Быт. 1, 26)». Известно, что и святые отцы употребляли термин достоинство, приравнивая его к образу
Божию. Так, в Слове 14 «О любви к бедным» «Святитель Григорий Богослов, соотнося его с актом
Божественного творения, писал: «Так щедро всех людей наделил Бог, конечно, для того, чтобы равным
раздаянием даров Своих показать и одинаковое достоинство нашей природы, и богатство благости
Своей».

Текст документа обращается также к христологическому аргументу ценности человека: «Воплощение Бога


Слова засвидетельствовало, что и после грехопадения достоинство не было утрачено человеческой
природой, ибо в ней остался неистребимым образ Божий, а значит, и возможность восстановления
человеческой жизни в полноте ее изначального совершенства… Восприятие Господом Иисусом
Христом полноты человеческой природы кроме греха (см. Евр. 4, 15) показывает, что достоинство не
распространяется на искажения, возникшие в этой природе в результате грехопадения». В
православных богослужебных текстах отражено это представление, например, в тропарях по непорочных в
чине погребения: «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений… Древле убо от
не сущих создавый мя, и образом Твоим Божественным почтый, преступлением же заповеди паки мя
возвративый в землю, от неяже взят бых, но еже по подобию возведи, древнею добротою возобразитися».

В документе подчеркивается религиозно-нравственное измерение достоинства, которое отсутствует в


секулярном понимании, формирующим безрелигиозное видение ценности человеческой личности. Именно
такое нерелигиозное понимание предлагается сегодня в качестве универсального, несмотря на то, что
большинство человечества является религиозным. В документе говорится: «человек, носящий в себе образ
Божий, не должен превозноситься этим высоким достоинством, ибо это не его личная заслуга, но дар
Божий. Тем более он не должен оправдывать им свои слабости или пороки, но, напротив, осознавать
ответственность за направление и образ своей жизни. Очевидно, что в самом понятии достоинства
неотъемлемо присутствует идея ответственности».

Усечение религиозно-нравственного измерения достоинства приводит к игнорированию темы греха. Это не


значит, что для секулярного сознания нет понятия зла. Однако преодоление зла рассматривается как поиск
идеального механизма стыковки воль различных индивидов, а не преодоление некоего природного
повреждения внутри человека, о чем свидетельствует христианство. Считается, что права человека
наилучшим образом обеспечивают такую стыковку.

Тем временем, в документе напоминается: «грех переворачивает иерархию отношений в природе


человека. Грех способен все самое хорошее обратить во зло. Вместо того, чтобы дух властвовал над
телом, во грехе он покоряется плоти, на что обращает внимание святитель Иоанн Златоуст: "Мы
извратили порядок и зло усилилось до того, что мы заставляем душу следовать пожеланиям
плоти"». Человек, согрешая, должен честно признавать несоответствие своей жизни богодарованному
достоинству. Человек может в своей жизни настолько далеко уйти от своего достоинства, что «требуется
большое напряжение воли, чтобы увидеть, а тем более, признать природное достоинство тяжкого
преступника или тирана».

На основе всего вышесказанного мы не могли не сформулировать следующий тезис: «Учитывая


помраченное грехом состояние человеческой природы, важно ясно различать достойное и
недостойное в жизни человека».

Документ дает следующие пояснения: «Достойной для человека является жизнь согласно изначальному
призванию, заложенному в его природе… В святоотеческой традиции это раскрытие образа Божия
называется обожением… Богоданное достоинство подтверждается наличием у каждого человека
нравственного начала, которое опознается в голосе совести. Об этом пишет святой апостол Павел в
Послании к Римлянам: «Дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и
мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим. 2, 15). Именно поэтому присущие
человеческой природе нравственные нормы, как и нравственные нормы, содержащиеся в
Божественном откровении, обнаруживают замысел Божий о человеке и его предназначении. Они
являются путеводными для благой жизни, достойной богозданной природы человека. Величайший
образец такой жизни явил миру Господь Иисус Христос».

Описание недостойной жизни состоит в следующем: «Недостойной для человека является жизнь во


грехе, так как она разрушает самого человека, а также наносит вред другим людям и окружающему
миру… В отношениях с другими людьми под влиянием греха человек действует как эгоист,
заботящийся об удовлетворении своих потребностей за счет ближних. Такая жизнь опасна для
личности, общества и окружающей природы, ибо нарушает гармонию бытия, оборачивается
душевными и телесными страданиями, болезнями, уязвимостью перед последствиями разрушения
среды обитания и, в конце концов, смертью».

Таким образом, человек одновременно имеет достоинство и недостоинство. Достоинство — это


онтологическая характеристика, а недостоинство — эмпирическая. В тексте документа
говорится: «Святоотеческая и аскетическая мысль, литургическая традиция Церкви более говорят о
недостоинстве человека, обусловленном грехом, чем о его достоинстве. Так, в молитве святого
Василия Великого, читаемой православными христианами перед причащением Святых Христовых
Таин, говорится: "Темже и аз, аще и недостоин есмь небесе и земли, и сея привременныя жизни,
всего себе повинув греху, и сластем поработив, и Твой осквернив образ; но творение и создание
Твое быв, не отчаяваю своего спасения, окаянный, на Твое же безмерное благоутробие дерзая,
прихожду"».

Грех в человеке преодолевается через осознание своего недостоинства. Это непременное условие
покаяния: «Для восстановления в человеке соответствия своему достоинству особое значение имеет
покаяние, в основе которого лежит осознание греха и желание изменить свою жизнь. Раскаиваясь,
человек признает несоответствие своих мыслей, слов или поступков богоданному достоинству и
свидетельствует перед Богом и Церковью о своем недостоинстве. Покаяние не унижает человека, но
дает ему мощный стимул для духовной работы над собой, для творческой перемены своей жизни,
для сохранения чистоты богоданного достоинства и возрастания в нем».

Итог первой главы заключается в следующих словах: «Согласно православной традиции, сохранение


человеком богоданного достоинства и возрастание в нем обусловлено жизнью в соответствии с
нравственными нормами, ибо эти нормы выражают первозданную, а значит истинную природу
человека, не омраченную грехом. Поэтому между достоинством человека и  нравственностью
существует прямая связь. Более того, признание достоинства личности означает утверждение ее
нравственной ответственности».

Вторая глава посвящена еще одной фундаментальной категории, на которой основываются права человека
— свободе. Глава называется «Свобода выбора и свобода от зла». Сегодня свобода понимается главным
образом как свобода выбора. Конечно, свобода выбора это важная характеристика человеческой природы.
Она есть одно из проявлений образа Божия в человеке. В подтверждение этого в документе приводится
цитата из святого Григория Нисского: «Человек стал боговидным и блаженным, будучи почтен
свободой (αὐτεξουσίῳ)».

Смысл этой свободы заключается в том, чтобы человек сам добровольно, а не по принуждению жил в
общении с Богом. В тексте говорится: «В зависимости от самоопределения свободной личности образ
Божий в человеке может помрачаться или все более выявляться… Свобода поставлена Богом на
службу человеческому благу. Осуществляя ее, человек не должен причинять зла самому себе и
окружающим».

Однако всем хорошо известно свойство падшей человеческой природы, о котором говорит святой апостол
Павел: «Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Уже не я делаю то, но живущий во мне грех»
(Рим. 7, 15-16). Поэтому далее в документе говорится: «Следовательно, человеку не обойтись без
помощи Бога и тесного соработничества с Ним, так как только Он является источником всякого
блага».

Дело в том, что, «злоупотребив свободой выбора, первый человек утратил другую свободу (ἐλευθερία)
— свободу жизни в добре, которую он имел в первозданном состоянии. Эту свободу человеку
возвращает Господь Иисус Христос: "Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны
(ἐλεύθεροι) будете" (Ин. 8, 36). Обретение свободы от греха невозможно без таинственного
соединения человека с преображенной природой Христа, которое происходит в Таинстве Крещения
(Рим. 6, 3-6; Кол. 3, 10) и укрепляется через жизнь в Церкви — Теле Христовом (Кол. 1, 24).

Священное Писание говорит и о необходимости собственных усилий человека для освобождения от


греха: "Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу
рабства" (Гал. 5, 1). О том же свидетельствует практический опыт великого сонма святых мужей и
жен, подвизавшихся духовным подвигом и подтвердивших возможность преображения жизни
каждого человека».

После всех приведенных рассуждений делается бескомпромиссный вывод: «Злоупотребление свободой,


выбор ложного, безнравственного образа жизни в конце концов разрушает саму свободу выбора, так
как ведет волю к порабощению грехом. Только Бог, являясь источником свободы, может
поддерживать ее в человеке. Те, кто не желают расставаться с грехом, отдают свою свободу дьяволу
— противнику Бога, отцу зла и несвободы. Признавая ценность свободы выбора, Церковь
утверждает, что таковая неизбежно исчезает, когда выбор делается в пользу зла. Зло и свобода
несовместимы».

Отстаивание этого тезиса в современном мире — более чем свидетельство. Оно требует исповедничества,
ибо христианское понимание свободы невероятно трудно принять людям, привыкшим жить по своему
произволу. Считая, что выбор в пользу греха оправдан и должен быть защищен государством, они
настаивают на общественном признании греха как одной из норм поведения. Однако сама жизнь
свидетельствует, что грех и зло приводят к потере свободы, а также к разрушению общества и личности.

В тексте выносится и пророческое предупреждение миру, возводящему в абсолют свободу выбора: «В


человеческой истории выбор людей и обществ в пользу зла приводил к потере свободы и огромным
человеческим жертвам. И сегодня человечество может стать на тот же путь, если такие безусловно
порочные явления, как аборт, самоубийство, разврат, извращения, разрушение семьи, культ грубости
и насилия, перестанут получать должную нравственную оценку и будут оправдываться с опорой на
искаженное понимание свободы человека».

С учетом церковного опыта человеческой свободы, во второй главе делается вывод: «Слабость института
прав человека в том, что он, защищая свободу выбора (αὐτεξουσία), все менее и менее учитывает
нравственное измерение жизни и свободу от греха (ἐλευθερία). Общественное устройство должно
ориентироваться на обе свободы, гармонизируя их реализацию в публичной сфере. Нельзя защищать
одну свободу, забывая о другой. Свободное стояние в добре и истине невозможно без свободы
выбора. Равно и свободный выбор теряет свою ценность и смысл, если обращается ко злу».

Третья глава называется «Права человека в христианском миропонимании и в жизни общества».


Весьма важна содержащаяся в начале этой главы констатация прямой связи между правом и
нравственностью: «Нравственность, то есть представления о грехе и добродетели, всегда
предшествует закону, который и возник из этих представлений. Вот почему эрозия нравственности
всегда в конце концов ведет к разрушению законности». Это очень важный тезис для любого общества,
особенно же для тех, в которых серьезной проблемой является правовой нигилизм.

Далее в свете идей первых двух частей определяются «христианские ценности, с которыми должны быть
гармонизированы права человека». Они формируют систему координат, в которой должна развиваться и
осуществляться концепция прав человека.

Во-первых, «права человека не могут быть выше ценностей духовного мира. Христианин ставит свою
веру в Бога и свое общение с Ним выше собственной земной жизни. Поэтому недопустимым и
опасным является истолкование прав человека как высшего и универсального основания
общественной жизни, которому должны подчиняться религиозные взгляды и практика…

Важно помнить, что государственные и общественные силы имеют реальную способность и


призвание пресекать зло в его социальных проявлениях, но они не могут одержать победу над его
причиной — греховностью. Сущностная борьба со злом ведется в глубине человеческого духа и
может иметь успех лишь на путях религиозной жизни личности. Святой апостол Павел говорит:
"Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против
мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных" (Еф. 6, 12).

В Православии неизменно присутствует убежденность в том, что общество, устрояя земную жизнь,
должно учитывать не только человеческие интересы и желания, но и Божию правду, данный Творцом
вечный нравственный закон, действующий в мире вне зависимости от того, согласна ли с ним воля
отдельных людей или человеческих сообществ. Этот закон,  запечатленный в Священном Писании,
для православного христианина выше любых иных установлений, ибо по нему Бог будет судить
человека и народы перед Своим Престолом (см. Откр. 20, 12)».

Во-вторых, «разработку и применение концепции прав человека необходимо согласовывать с


нормами морали, с нравственным началом, заложенным Богом в природу человека и опознаваемым
в голосе совести.

Православная Церковь считает недопустимыми попытки подчинить взгляд верующих на человека,


семью, общинную жизнь и церковную практику безрелигиозному пониманию прав человека. На это
христиане должны вслед за апостолами Петром и Иоанном заявить: "Справедливо ли пред Богом
слушать вас более, нежели Бога?" (Деян. 4, 19).

Недопустимо вводить в область прав человека нормы, размывающие или отменяющие как
евангельскую, так и естественную мораль. Церковь усматривает огромную опасность в
законодательной и общественной поддержке различных пороков и их пропаганды — например, 
половой распущенности и извращений, культа наживы и насилия».

Такие явления не просто имеют место в нашей жизни, но и «появляются законодательные нормы и
политические практики, которые создают предпосылки для их навязывания всему обществу через
средства массовой информации, системы образования и здравоохранения, сферу торговли и услуг.
Более того, есть случаи, когда верующие люди, считающие эти явления греховными, принуждаются
признавать допустимость греха или подвергаются дискриминации и преследованиям».

В-третьих, «права человека не должны противоречить любви к Отечеству и к согражданам. Творец


вложил в человеческую природу необходимость общения и единения людей, о чем Он сказал:
"Нехорошо быть человеку одному" (Быт. 2, 18). Любовь к своей семье и другим близким людям не
может не распространяться на народ и страну, в которой человек живет…

Признание прав индивидуума должно уравновешиваться утверждением ответственности людей друг


перед другом. Крайности индивидуализма и коллективизма не способны служить гармоничному
устроению жизни общества. Они приводят к деградации личности, нравственному и правовому
нигилизму, росту преступности, утрате гражданской активности, взаимному отчуждению людей.
Духовный же опыт Церкви свидетельствует, что напряженность между индивидуальными и
общественными интересами может быть преодолена тогда, когда права и свободы человека
согласуются с нравственными ценностями, а главное — когда жизнь человека и общества
оживотворяется любовью. Именно любовь снимает все противоречия между личностью и
окружающими ее людьми, делая человека способным полностью реализовать свою свободу и
одновременно заботиться о ближних и об Отечестве».

В этом разделе документа подчеркивается: «Под предлогом защиты прав человека одним цивилизациям
не следует навязывать свой уклад жизни другим. Правозащитная деятельность не должна служить
политическим интересам отдельных стран. Борьба за права человека становится плодотворной
тогда, когда она служит духовному и материальному благу личности и общества».

В-четвертых, «реализация прав человека не должна вести к деградации окружающей среды и


истощению природных ресурсов. Отказ от богооткровенных ориентиров жизни человека и общества
приводит не только к разладу в отношениях между людьми, но и к катастрофическому столкновению
человека с природой, которая отдана Творцом во владение человеку (Быт. 1, 28). Неограниченное
стремление к удовлетворению материальных потребностей, особенно потребностей избыточных и
искусственных, греховно по своей сути, ибо ведет к оскудению и души человека, и окружающей
природы. Признание прав человека не означает, что в угоду своим эгоистическим интересам он может
расточать природные ресурсы. Достоинство человека неотделимо от его призвания заботиться о
Божием мире (см. Быт. 2, 15), соблюдать умеренность в удовлетворении своих потребностей,
бережно сохранять богатство, разнообразие и красоту природы. Эти истины должны со всей
серьезностью учитываться обществом и государством при определении главных целей социально-
экономического и материально-технического развития. Нужно помнить о том, что не только
нынешние, но и будущие поколения имеют право пользоваться теми природными благами, которые
даны нам Творцом».

Итог третьей главы подводится в следующей формулировке: «С точки зрения Православной Церкви,
политико-правовой институт прав человека может служить благим целям защиты человеческого
достоинства, обеспечивать духовно-нравственное развитие личности. Реализация прав человека не
должна вступать в противоречие с богоустановленными нравственными нормами и основанной на
них традиционной общественной моралью. Индивидуальные права человека не должны
противопоставляться ценностям и интересам Отечества, общины, семьи. Осуществление прав
человека не может быть оправданием для посягательства на религиозные святыни, культурные
ценности, самобытность народа. Права человека не могут служить поводом для нанесения
непоправимого урона природному достоянию».

Четвертая глава имеет название: «Достоинство и свобода в системе прав человека» и содержит в себе


православное прочтение основных прав и свобод в свете библейского и патристического понимания
человеческого достоинства и свободы. В этой главе особенно подчеркивается связь с Основами социальной
концепции, в которой уже были выражены некоторые взгляды Церкви на проблемы прав человека. Глава
открывается следующим заявлением: «Существуют разные традиции толкования и национальные
особенности реализации комплекса прав и свобод. Современная система прав человека носит
разветвленный характер и имеет тенденцию к еще большей детализации. В мире нет общепринятой
классификации прав и свобод. Различные правовые школы объединяют их в группы по разным
критериям. Церковь в силу своего основного призвания предлагает рассматривать права и свободы с
точки зрения их возможной роли в создании благоприятных внешних условий для
совершенствования личности на пути спасения».

Все начинается с дара жизни. Поэтому право на жизнь рассматривается в самом начале четвертой главы. В
документе утверждается: «Жизнь есть дар Божий человеку. Господь Иисус Христос благовествует: "Я
пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком" (Ин. 10, 10). Заповедь "Не убий" в числе
иных была дана Богом пророку Моисею. Православие не приемлет и осуждает терроризм,
вооруженную агрессию, криминальное насилие, равно как и все другие формы преступного отнятия
человеческой жизни.

Вместе с тем, жизнь не ограничивается земными рамками, в которых воспринимает человека


секулярное мировоззрение и связанная с ним юридическая система. Христианство свидетельствует,
что земная жизнь, ценная сама по себе, обретает полноту и абсолютный смысл в перспективе жизни
вечной. Поэтому на первом месте должно стоять не само желание во что бы то ни стало сохранить
земную жизнь, а стремление устроить ее так, чтобы человек мог в соработничестве с Богом созидать
свою душу для вечности».

Опираясь на заповеди Спасителя, «Церковь почитает подвиг мучеников, даже до смерти послуживших


Господу, и исповедников, не отрекшихся от Него перед лицом гонений и угроз. Православные
христиане также чтят героизм тех, кто отдал жизнь на поле брани за Отечество и ближних своих.

В то же время Церковь осуждает самоубийство, поскольку совершающий его не приносит себя в


жертву, а отвергает жизнь как дар Божий. В связи с этим неприемлема легализация так называемой
эвтаназии — содействия уходу из жизни людей, которое представляет собой сочетание убийства и
самоубийства.

Право на жизнь должно подразумевать защиту человеческой жизни с момента зачатия. Всякое
посягательство на жизнь формирующейся человеческой личности является нарушением этого права.
Современные международные и национальные юридические акты закрепляют и охраняют жизнь и
права ребенка, взрослого и пожилого человека. Эта же логика защиты человеческой жизни должна
распространяться на ее отрезок от момента зачатия до появления на свет».

В этом подразделе было необходимо выразить церковное отношение к такой постоянно актуальной проблеме
как смертная казнь, несмотря на то, что о ней уже сказано в Основах социальной концепции. Поэтому в этом
месте дословно повторяется позиция более раннего церковного документа: «Признавая, что смертная
казнь была приемлема в ветхозаветные времена, а указаний на необходимость ее отмены «нет ни в
Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви»,
нельзя не вспомнить о том, что «Церковь часто принимала на себя долг печалования об осужденных
на казнь, прося для них милости и смягчения наказания» (Основы социальной концепции Русской
Православной Церкви, IX.3). Защищая человеческую жизнь, Церковь, вне зависимости от отношения
общества к смертной казни, призвана исполнять этот долг печалования».

В нашей классификации прав и свобод после права на жизнь логично поместить принцип свободы совести:
«Дар свободы выбора опознается человеком прежде всего в возможности выбирать
мировоззренческие ориентиры своей жизни. Как пишет святитель Ириней Лионский, «Бог сотворил
его (человека) свободным, имеющим свою власть <…> добровольно исполнять волю Божию, а не по
принуждению от Бога» («Против ересей», гл. XXXVI, 1,4). Принцип свободы совести находится в
гармонии с волей Божией, если защищает человека от произвола по отношению к его внутреннему
миру, от навязывания ему силой тех или иных убеждений. В условиях светского государства
провозглашенная и утвержденная законом свобода совести позволяет Церкви сохранить свою
самобытность и независимость от людей иных убеждений, дает юридическое основание как для
неприкосновенности ее внутренней жизни, так и для публичного свидетельства об Истине. Вместе с
тем "утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует об утрате
обществом религиозных целей и ценностей" (ОСК, III, 6).

Подчас свобода совести трактуется как требование религиозной нейтральности или


индифферентности государства и общества. Некоторые идеологические интерпретации религиозной
свободы настаивают на признании относительными или «равно истинными» всех вероисповеданий.
Это неприемлемо для Церкви, которая, уважая свободу выбора, призвана свидетельствовать о
хранимой ею Истине и обличать заблуждения (см. 1 Тим. 3, 15).

Общество имеет право свободно определять содержание и объем взаимодействия государства с


разными религиозными общинами в зависимости от их численности, традиционности для страны или
региона, вклада в историю и культуру, от гражданской позиции. При этом должно сохраняться
равенство граждан перед законом вне зависимости от их отношения к религии. Принцип свободы
совести не является препятствием для партнерских отношений Церкви и государства в социальной,
благотворительной, образовательной и другой общественно значимой деятельности».

Далее рассматриваются такие важные свободы, как свобода слова и свобода творчества: «Свобода
выражения мыслей и чувств, предполагающая возможность распространения информации, является
естественным продолжением свободы мировоззренческого выбора. Слово служит основным
средством общения людей с Богом и между собой. Содержание общения серьезно влияет на
благополучие человека и межличностные отношения в обществе. Человек несет особую
ответственность за свои слова. "От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься", —
говорится в Священном Писании (Мф. 12, 37). Публичные выступления и заявления не должны
содействовать распространению греха, порождать распри и нестроения в обществе. Слово должно
созидать и поддерживать добро. Особенно опасно оскорблять религиозные и национальные чувства,
искажать информацию о жизни тех или иных религиозных общин, народов, социальных групп,
личностей. Ответственность за слово многократно возрастает в современном мире, переживающем
бурное развитие технологий хранения и распространения информации.

Творческие способности суть проявление образа Божия в человеке. Церковь благословляет


творчество, открывающее новые горизонты для духовного возрастания человека и для познания
сотворенного мира. Призванное способствовать раскрытию потенциала личности, творчество не
должно оправдывать нигилистического отношения к культуре, религии и нравственности. Право на
самовыражение отдельной личности или групп людей не должно осуществляться в формах,
оскорбительных для убеждений и образа жизни других членов общества. Надругательство над
святынями не может быть оправдано ссылками на права художника, писателя, журналиста.

Надругательство над святынями не может быть оправдано ссылками на права художника, писателя,
журналиста. Современное законодательство обычно защищает не только жизнь и имущество людей,
но и символические ценности, такие как память умерших, места захоронения, памятники истории и
культуры, государственные символы. Такая защита должна распространяться на веру и святыни,
которые дороги для религиозных людей».

Право на образование рассматривается как важное условие раскрытия потенциала


личности: «Уподобление Богу в добродетели является целью земной жизни человека. Образование —
это не только средство для приобретения знаний или для введения человека в жизнь общества, но и
воспитание личности в соответствии с замыслом Творца. Право на образование предполагает
приобретение знаний с учетом культурных традиций общества и мировоззренческой позиции семьи и
личности. В основе большинства культур мира лежит религия, поэтому всестороннее образование и
воспитание человека должно включать в себя преподавание знаний о религии, создавшей ту
культуру, в которой этот человек живет. При этом должна уважаться свобода совести».

Перечислив права, относящиеся к внутреннему развитию личности, документ переходит к ее отношениям с


другими и освещает православное отношение к гражданским, политическим, социальным и экономическим
правам. «Наделенный свободной волей, человек призван деятельно проявлять свое достоинство, в
частности, в отношениях с другими людьми. Неоднократно в Священном Писании верующие
наставляются на исполнение семейных и общественно значимых обязанностей как на послушание
Христу (см. Лк. 3, 10-14; Еф. 5, 23-33; Тит. 3, 1). Святой апостол Павел не раз пользовался правами
римского гражданина, чтобы беспрепятственно проповедовать Слово Божие. Гражданские и
политические права предоставляют человеку широкие возможности для деятельного служения
ближнему. Используя этот инструмент, гражданин может оказывать влияние на жизнь социума и
участвовать в управлении делами государства. От того, как человек распоряжается своим правом
избирать и быть избранным, свободой ассоциаций и союзов, свободой слова и убеждений, зависит
благополучие общества.

В истории народов, окормляемых Русской Православной Церковью, сложилось плодотворное


представление о необходимости соработничества власти и общества. Политические права могут
полноценно служить такому принципу государственно-общественных отношений. Для этого
необходимо реальное представительство интересов граждан на различных уровнях власти и
обеспечение возможностей для гражданского действия.

В области гражданских и политических прав важное место занимают проблемы контроля и


манипуляции. Частная жизнь, мировоззрение и воля людей не должны быть предметом тотального
контроля. Для общества опасны манипуляции выбором людей и их сознанием со стороны властных
структур, политических сил, экономических и информационных элит. Недопустимы также сбор,
концентрация и использование информации о любых сторонах жизни людей без их согласия. В
случаях, когда того требуют защита Отечества, сохранение нравственности, охрана здоровья, прав и
законных интересов граждан, а также предотвращение либо раскрытие преступлений и
осуществление правосудия, сбор сведений о человеке может совершаться без его согласия. Однако и
в этих случаях получение и использование информации должны осуществляться сообразно
заявленным целям и с соблюдением законности. Методы сбора и обработки информации о людях не
должны принижать человеческое достоинство, ограничивать свободу и превращать человека из
субъекта общественных отношений в объект машинного управления. Еще более опасным для
свободы человека станет внедрение технических средств, постоянно сопровождающих человека или
неотделимых от его тела, если их можно будет использовать для контроля над личностью и
управления ею».

В главе отводится место и для рассмотрения социально-экономических прав, которые затрагивают важное
измерение человеческой жизни: «Земная жизнь невозможна без удовлетворения материальных
потребностей человека. В книге Деяний святых апостолов повествуется о первохристианской
общине, в которой материальная забота о ее членах была поставлена на особую высоту (см. Деян. 4,
32-37; 6, 1-6). Правильное пользование материальными благами небезразлично для дела спасения.
Поэтому необходимо придавать ясное нравственное измерение таким правам и свободам, как право
собственности, право на труд, право на защиту от произвола работодателя, свобода
предпринимательства, право на достойный уровень жизни.

Реализация экономических прав не должна приводить к формированию такого общества, в котором


пользование материальными благами превращается в доминирующую или даже единственную цель
существования социума. Одно из назначений экономических и социальных прав заключается в том,
чтобы предотвратить конфронтационное расслоение в обществе. Такое расслоение противно
заповеди о любви к ближнему. Оно создает условия для нравственной деградации общества и
личности, порождает отчуждение людей друг от друга, нарушает принцип справедливости.

Важной ответственностью общества является забота о людях,  неспособных обеспечить свои


материальные потребности. Доступ к образованию и жизненно необходимой медицинской помощи не
должен зависеть от социального и экономического положения человека».

Уже на протяжении многих лет ведется дискуссия о коллективных правах. Им тоже было решено уделить
внимание: «Если человек отожествляет себя с некой общностью, то у этой общности также должны
быть права, которые бы составляли баланс для индивидуальных прав. Права отдельной личности не
должны быть разрушительными для уникального уклада жизни и традиций семьи, а также различных
религиозных, национальных и социальных сообществ. В человеческую природу Богом заложено
стремление индивида к общинному существованию (см. Быт. 2, 18). На пути к исполнению воли
Божией о единстве человеческого рода важную роль играют различные виды общинной жизни,
осуществляемой в национальных, государственных и социальных объединениях. Полноту же
осуществления заповедей Божиих о любви к Богу и ближнему (см. Мф. 22, 37-39) являет собою
Церковь — богочеловеческий организм.

Началом общинной жизни является семья. Недаром святой апостол Павел говорит о причастности
семьи Таинству Церкви (см. Еф. 5, 23-33). В семье человек обретает опыт любви к Богу и ближнему.
Через семью передаются религиозные традиции, социальный уклад и национальная культура
общества. Современное право должно рассматривать семью как законный союз мужчины и женщины,
в котором создаются естественные условия для нормального воспитания детей. Закон также призван
уважать семью как целостный организм и защищать его от разрушения, провоцируемого падением
нравственности. Охраняя права ребенка, юридическая система не должна отрицать особую роль
родителей в его воспитании, неотделимом от мировоззренческого и религиозного опыта.

Необходимо уважать и другие коллективные права, такие, как право на мир, право на окружающую
среду, право на сохранение культурного наследия и внутренних норм, регулирующих жизнь
различных общин».

Заключительный вывод четвертой главы сформулировал следующим образом: «Единство и


взаимосвязанность гражданских и политических, экономических и социальных, индивидуальных и
коллективных прав человека способно содействовать гармоничному устроению жизни общества как
на национальном, так и на международном уровне. Общественная ценность и эффективность всей
системы прав человека зависят от того, насколько она создает условия для возрастания личности в
богоданном достоинстве и сопрягается с ответственностью человека за свои поступки перед Богом и
ближними».
Наконец, пятая глава посвящена практической деятельности в области прав человека и
называется «Принципы и направления правозащитной деятельности Русской Православной Церкви».
Тема прав человека и правозащитная деятельность не является неким новшеством для жизни Церкви.
Скорее, с помощью нового понятия мы стремимся выразить ту деятельность Церкви, которая всегда имела
место: «С древних времен и до сего дня Православная Церковь печалуется перед властью за людей
несправедливо осужденных, униженных, обездоленных, подвергаемых бесчеловечной эксплуатации.
Милосердное ходатайство Церкви распространяется и на тех, кто несет справедливую кару за
преступления. Церковь также многократно призывала остановить насилие и смягчить нравы, когда
разгорались конфликты, в ходе которых попирались права человека на жизнь, здоровье, свободу и
достояние. Наконец, в годы богоборческих гонений православные иерархи, священнослужители и
миряне обращались к власти и обществу, защищая свободу исповедания веры, отстаивая право на
широкое участие религиозных общин в жизни народа».

Имея за плечами такую богатую традицию предстательства перед властями о людях, попавших в беду,
Церковь и сегодня призвана «ревностно — не только на словах, но и на деле — заботиться о
сохранении прав и достоинства человека. При этом мы сознаем, что в современном мире права
человека подчас нарушаются, а его достоинство попирается не только государственной властью, но и
транснациональными структурами, субъектами экономики, псевдорелигиозными группами,
террористическими и иными преступными сообществами. Все чаще достоинство и права человека
приходится ограждать от разрушительной информационной агрессии».

В документе перечисляются области, в которых возможны правозащитные труды:

— «отстаивание права людей на свободное исповедание веры, на совершение молитвы и


богослужения, на сохранение духовно-культурных традиций, на следование религиозным принципам
как в частной жизни, так и в сфере общественного действия;

— противостояние преступлениям на почве национальной и религиозной вражды;

— охрана личности от произвола лиц, облеченных властью, и работодателей, а также от насилия и


унижения в семье и коллективе;

— защита жизни, свободного выбора и достояния людей в ходе межнациональных, политических,


экономических и социальных конфликтов;

— пастырское попечение о воинах, о сохранении их прав и достоинства в условиях боевых действий


и несения службы в мирное время;

— забота об уважении достоинства и прав людей, находящихся в социальных учреждениях и местах


заключения, с сугубым вниманием к положению инвалидов, сирот, престарелых и других
беспомощных людей;

— защита прав наций и этнических групп на их религию, язык и культуру;

— попечение о тех, чьи права, свобода и здоровье страдают из-за действий  деструктивных сект;

— поддержка семьи в ее традиционном понимании, отцовства, материнства и детства;

— противодействие вовлечению людей в коррупцию и другие виды преступности, а также в


проституцию, наркоманию, игроманию;

— забота о справедливом экономическом и социальном устройстве общества;

— недопущение тотального контроля над человеческой личностью, над ее мировоззренческим


выбором и частной жизнью через использование современных технологий и политических
манипуляций;
— воспитание уважения к законности, распространение положительного опыта реализации и защиты
прав человека;

— экспертиза правовых актов, законодательных инициатив и действий органов власти с целью


предотвращения попрания прав и достоинства человека,  ухудшения нравственной ситуации в
обществе;

— участие в общественном контроле за исполнением законодательства, в частности, регулирующего


церковно-государственные отношения, а также за исполнением справедливых судебных решений».

Возникает вопрос, кто в Церкви может вести правозащитную деятельность? В документе дается следующий
ответ: «Правозащитная деятельность чад Русской Православной Церкви может вестись как на
общецерковном уровне, с благословения Священноначалия, так и на уровне созданных мирянами
общественных объединений, многие из которых уже сейчас успешно работают в правозащитной
сфере. В своей деятельности, направленной на защиту прав и достоинства человека, Церковь
стремится взаимодействовать с государством и общественными силами. Выбирая партнеров в
обществе, Церковь памятует слова Христа Спасителя, сказанные Им апостолам: "Кто не против вас,
тот за вас" (Мк. 9, 40).

Основываясь на церковном учении о достоинстве, свободе и правах человека, христиане призваны


осуществлять нравственно ориентированное социальное действие. Оно может проявляться в самых
разных формах — например, в свидетельстве перед лицом власти, в интеллектуальных разработках,
в проведении кампаний в защиту тех или иных категорий людей и их прав. Не стремясь к
революционному переустройству мира и признавая права других общественных групп на участие в
общественных преобразованиях на основании их мировоззренческого выбора, православные
христиане оставляют и за собой право на участие в таком устроении общественной жизни, которое
бы не противоречило их вере и нравственным принципам. Эти же принципы Русская Православная
Церковь готова отстаивать в диалоге с мировым сообществом и в сотрудничестве с верующими
других традиционных конфессий и религий».

Я постарался выполнить одновременно две задачи — кратко изложить содержание документа и


одновременно познакомить вас с дискуссиями, в которых он рождался. Попутно я хотел показать
актуальность этих тем для миссии Церкви в современном мире.

Теперь несколько слов о возможном статусе этого документа. Его предлагается принять в развитие основ
социальной концепции Русской Православной Церкви. Позволю себе выразить уверенность, что принятие
Архиерейским Собором этого документа послужит прежде всего миссионерским целям, так как он откроет
возможность отстаивать христианские ценности в различных сферах общественной жизни.

Канонические структуры, священнослужители и миряне нашей Церкви могут руководствоваться данным


документом в своих общественно значимых выступлениях и действиях.

Принимая во внимание значимость темы прав человека в современной общественной жизни, можно
предположить, что этот документ вызовет интерес братских Поместных Православных Церквей и будет
содействовать столь необходимому ныне укреплению единомыслия всего православного мира.

Хотелось бы выразить надежду, что систематическое изложение основ учения нашей Церкви о достоинстве,
свободе и правах человека явится также реальным вкладом в то православное свидетельство, которое
осуществляется в диалоге с инославными.

Можно ожидать, что многие позиции, высказанные в этом документе, будут положительно восприняты и
традиционными религиозными общинами во всем мире, способствуя сохранению прав и автономии 
верующих людей перед лицом агрессивного нерелигиозного секуляризма.

Полагаю, что представленный документ может стать важным вкладом и в диалог, который ведет наша
Церковь с государственными властями разных стран, с общественными и международными организациями
во имя построения мирных и справедливых отношений между людьми и народами.
Пресс-служба Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 2008 г.

«Вера — индивидуальное
сокровище. Религия — опасность»
Совместимы ли либерализм и христианство? Ответ
патриарху Кириллу
 1

Накануне патриарх Кирилл вслед за президентом России Владимиром Путиным и


рядом других политиков взялся за критику либерализма. «Современная так
называемая либеральная идея, она, по-моему, себя просто изжила окончательно»,
— заявил летом этого года глава государства в интервью The Financial Times.
«Поставление самого себя в центр жизни и есть либеральная идея, — продолжил
тему глава РПЦ. — А если „я“ в центре — что выше меня? В каком-то смысле это
греховная идея, потому что поставление в центр жизни самого себя — это и есть
отпадение от Бога. В центре жизни должен быть Бог». Кроме того, церковный
начальник отождествил времена политико-экономического кризиса с
либерализмом: «Пройдя 90-е годы, значительная часть нашего образованного
общества стала понимать, что такое либерализм». Стоит отметить, что выразился
патриарх в духе типичного коммуниста или «левого», ностальгирующего по СССР.
Только вот забыл, что обладать подобным статусом в обществе и делать
менторским тоном подобные заявления он может только благодаря реализации той
либеральной идеи, которую критикует. Давайте попробуем разобраться, насколько
идея либерализма противоречит христианству и вере в Бога в целом, независимо от
конфессии. 

Патриарх КириллПресс-служба Патриарха Московского и всея Руси / Священник Игорь Палкин

«Ересь человекопоклонничества»
Это далеко не первые нападки патриарха Кирилла на либеральную идею с позиции
церковника. Вспомним, как в 2016 году он охарактеризовал права человека — один
из столпов либерализма. «Я говорю о глобальной ереси человекопоклонничества,
нового идолопоклонства, исторгающего Бога из человеческой жизни, —
проповедовал владыка. — Уже в масштабах целой планеты развивается идея жизни
без Бога… В некоторых странах есть попытки законом утвердить право любого
выбора человека, в том числе и самого греховного… Многие христиане приняли
эти взгляды и отдали приоритет человеческим правам более, более, чем слову
Божию… Мы должны защищать православие от ереси современности». 

Глава РПЦ предупредил о масштабном изгнании Бога с


планеты и возможном апокалипсисе

На уровне иерархов РПЦ либерализм давно превратился в ругательное слово. Их


не смущает даже то, что в Конституции закреплены именно либеральные
принципы, как бы кто их ни называл. А имущество, которым владеет клир РПЦ;
тот буржуазный образ жизни, который они ведут; и то свободное распространение
информации, которым они ежедневно занимаются, есть не что иное, как
достижение на практике либеральных принципов. При этом, конечно, в
православии есть и либеральные круги, но они не влиятельны, маргинальны, и
чаще всего сегодня их путь лежит в церковное диссидентство. 

«Бог даровал человеку свободу воли —


свободу выбора целей»
Стоит определиться в терминах. Либерализм зародился во времена, когда наука не
была развита, атеизм не был распространенным мировоззрением, а религия
поддерживалась и защищалась государством. Уже исходя отсюда он не мог быть
идеологией, бросающей вызов вере как таковой. То, о чем говорит лидер
российских православных, называется антропоцентризмом. И это не идеология, а
философская концепция. Забавно то, что такой взгляд на мир и человека — это не
порождение эпохи модерна. Это плод эпохи античности, а значит, и
дохристианского периода человечества. Еще древнегреческий философ Протагор
сформулировал тезис: «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они
существуют, и несуществующих, что они не существуют». Тогда ни о каком
либерализме и речи не было.

Интересно, что идея антропоцентризма получила свое развитие в дальнейшем


именно в христианской философии в эпоху Возрождения. «Я поставил Тебя
посреди мира, чтобы мог Ты свободно обозревать все стороны света и смотрел
туда, куда Тебе угодно. Я не создал Тебя ни земным, ни небесным, ни смертным,
ни бессмертным. Ибо Ты Сам сообразно воле Своей и чести можешь быть Своим
собственным Творцом и Созидателем и из подходящего Тебе материала
формировать Себя. Итак, Ты свободен в том, чтобы нисходить на самые нижние
ступени животного мира, но Ты также можешь поднять Себя в высочайшие сферы
Божества», — писал мыслитель того времени о роли человека в мире Пико делла
Мирандола.
Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси / Священник Игорь Палкин

Обозначим, что один из принципов христианства вообще, а не только православия,


— это свобода воли. Вспомним притчу о богаче и Лазаре из Евангелия от Луки.
Цитируем: «Умер нищий и отнесен был ангелами на лоно Авраамово. Умер и
богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел
вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме!
умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в
воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо!
вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же
он здесь утешается, а ты страдаешь». Эта притча ясно показывает, что человеку
дана свобода воли выбирать свой путь, понимая, к чему это приведет. И сама по
себе свобода воли — это вовсе не грех. К тому же в христианстве есть и учение о
покаянии, то есть признании неверно выбранного пути и раскаянии в этом с целью
обретения рая. Да что там, ведь и ветхозаветный сюжет о падении Адама и Евы все
о том же — о свободе выбора своего пути. 

Как писал русский религиозный философ Семен Франк, традиционно-церковное


богословие понимает свободу воли как свободу выбора. «Человек одарен
способностью при определении своих действий, своего жизненного пути
„свободно“, т. е. по своему собственному усмотрению, „выбирать“ между разными
возможностями, — и тем самым между добром и злом. Поскольку грех и
моральное зло существуют на свете, они суть, следовательно, итог свободной,
онтологически ничем не определенной воли человека, его свободного выбора. Бог
даровал человеку свободу воли — свободу выбора целей и путей его жизни — как
единственную достойную форму его существования; Он желал, чтобы человек без
принуждения, а именно по собственному свободному выбору шел по пути,
угодному Ему. Человек „злоупотребил“ этой свободой, избрав путь греха. Так, с
одной стороны, найдена причина существования греха, и, с другой стороны, грех,
происходя только из произвольного решения человека, оказывается
неукорененным в богоопределенном строе бытия», — дает свою трактовку
свободы воли в христианстве Франк. Кстати, член партии конституционных
демократов, стоящей на платформе умеренного либерализма. 

Уже современный православный доктор богословских наук Алексей Осипов


пишет, что в христианстве в метафизическом смысле под свободой понимается
одно из самых фундаментальных свойств человеческой природы — свобода воли,
выражающаяся прежде всего в нравственном самоопределении личности перед
лицом добра и зла. «Свобода воли является тем свойством, утрата которого
приводит к полной деградации личности. Но пока свобода воли сохраняется, над
этой свободой не властен никто: ни другой человек, ни общество, ни законы, ни
какая угодно власть, ни демоны, ни ангелы. Более того, над этой свободой человека
в определенной степени не властен даже Сам Бог. В противном случае злой
человек в совершенных им злодеяниях и в тех посмертных муках, которые
постигнут его за эти деяния, мог бы обвинить Бога» — объясняет он. 

Znak.com

Правда, тем, кто хотел бы свести христианство, особенно православное, к


секулярному гуманизму, все же не стоит обольщаться, оно не одобряет такие вещи,
как свободный сексуальный выбор, трансформация пола и тому подобное.
«Современная западная цивилизация, которая с заботливостью охраняет свободу
плоти, культивируя ее низменные страсти, в то же время с неуклонной
прямолинейностью разрушает чистоту и святость души. Утратив понятие греха,
она превращается в неумолимый, тиранический произвол и все очевиднее ввергает
народы мира в последний круг смерти. В конечном счете все современные кризисы
своим источником имеют именно абсолютизированную внешнюю свободу: вместо
нравственности, скромности, чистоты — произвол инстинктов, эгоизма, плоти», —
поясняет тот же Осипов. Это не значит, что трактовка Осипова отрицает права
человека, полагая их ересью, как говорил патриарх Кирилл. Но мыслитель находит
им такое объяснение: «Свободы и права — это лишь средства и условия создания
такой нравственной и правовой атмосферы в обществе, которая способствовала бы
духовному росту человека, а не опустошала его, не стимулировала страсти,
убивающие душу и тело. Вот то основание, на котором Православие строит
понимание свободы, прав и обязанностей человека». 

Второй пункт христианства, отличающий его от других религий, — это


индивидуальный путь спасения. Община, конечно, важна. Но спасается каждый
лично. Даже истории в Евангелии — это истории того, как каждый своим путем
обратился к Иисусу. Сюжет о смерти Иисуса на кресте говорит о том же. По одну
сторону был распят разбойник, который потешался над Иисусом и не принимал его
как спасителя, другой, напротив, признал свои грехи и обратился к Христу:
«Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» На что получил ответ:
«Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю». Это ли не
индивидуальный путь спасения и проявление свободы воли? 

Кому-то может показаться, что православие, в отличие от протестантизма, — это


соборная религия и там нет места индивидуализму. Но, как подмечал русский
философ Николай Бердяев, «Церковь превратилась в лечебное заведение, в которое
поступают отдельные души на излечение. Так утверждается христианский
индивидуализм, равнодушный к судьбе человеческого общества и мира. Церковь
существует для спасения отдельных душ, но не интересуется творчеством жизни,
преображением жизни общественной и космической». Правда, самому Бердяеву
это не нравится, но тем не менее он диагностирует: церковь — место для личного
спасения. Кстати, в 2014 году Кремль рекомендовал чиновникам читать Николая
Бердяева. Похоже, что его можно рекомендовать почитать и патриарху Кириллу
вместе с его советниками. 

Итак, свобода, воля и индивидуализм — вещи вовсе не чуждые


христианству для понимания природы человека и его отношений с
евангельским богом. 
И именно они в конечном итоге легли в либеральную идею. Хотя сегодняшние
российские православные ультраконсерваторы порой пытаются их подать как
некий сатанизм, а официозная пропаганда отождествляет либерализм с
богоборчеством. Складывается впечатление, что охранителей поразила амнезия.
История не припомнит ни одного режима, построенного на либеральных
принципах, который бы навязывал обществу атеизм. Зато относительно недавно
Россия вышла из лона советского атеистического общества, по которому сегодня
культивируется ностальгия как раз среди верующих консерваторов. 
«Не свободно то общество, в котором
индивидуум не имеет свободы мысли и слова»
Вернемся к фразе патриарха касательно либерализма. Главной ошибкой или
сознательной подтасовкой смыслов в его словах является приравнивание
либерализма к некоему метафизическому учению. Либерализм изначально был
социально-политическим учением и был призван к изменениям в устройстве
общества, а не к религиозным реформам. Да, так совпало, что либерализм
развивался примерно в ту же эпоху, что и протестантизм. И, вероятно, если в них
покопаться, то можно найти что-то общее. Но отождествлять эти вещи — полная
неосведомленность. 

Либерализм — это не про душу, не про потусторонний мир, не про бога. Он про
земную жизнь. Кроме того, надо понимать, что к нашему времени появилась масса
версий либерализма. Начиная от классического, традиционного, до социального
либерализма, левого либерализма, неолиберализма, либерализма, в котором
гипертрофирована тема защиты меньшинств, и так далее. К слову сказать, и так
называемый консерватизм на Западе — это, по сути, тоже одна из версий
либерализма. Забавно, что в России либерализму противопоставляют коммунизм и
советское прошлое. Хотя в тех же США консерваторы пренебрежительно
называют либералами как раз таки леваков. В России либерализм свели к
экономическому детерминизму младореформаторов, что, конечно, нонсенс.
Владимир Путин в интервью западному изданию, говоря, что либерализм себя
изжил, свел его до понимания открытия границ для миграционных потоков. Либо
он сознательно коверкает его понимание, либо, как говорится, не в теме.

Но, чтобы пресечь все лукавства, стоит заглянуть хотя бы в один


первоисточник по либерализму. Эта доктрина действительно
проповедует свободу личности и ее права. Но идет ли речь о
взаимоотношениях с Богом? Отнюдь. 
Свобода не от Бога, а от необоснованного и неправового давления государства и
общества на личность. Если для патриарха Кирилла Бог и государство — это
тождественные понятия, то его самого стоит проверить на ересь. 

Одним из крупных либеральных мыслителей прошлого был Джон Стюарт Милль.


В своем трактате «О свободе» он пишет: «Цель настоящего исследования состоит в
том, чтобы установить тот принцип, на котором должны основываться отношения
общества к индивидууму, т. е. на основании которого должны быть определены как
те принудительные и контролирующие действия общества по отношению к
индивидууму, которые совершаются с помощью физической силы в форме
легального преследования, так и те действия, которые заключаются в нравственном
насилии над индивидуумом через общественное мнение. Принцип этот
заключается в том, что люди, индивидуально или коллективно, могут справедливо
вмешиваться в действия индивидуума только ради самосохранения, что каждый
член цивилизованного общества только в таком случае может быть справедливо
подвергнут какому-нибудь принуждению, если это нужно для того, чтобы
предупредить с его стороны такие действия, которые вредны для других людей, —
личное же благо самого индивидуума, физическое или нравственное, не составляет
достаточного основания для какого бы то ни было вмешательства в его действие.
Никто не имеет права принуждать индивидуума что-либо делать или что-либо не
делать на том основании, что от этого ему самому было бы лучше, или что от этого
он сделался бы счастливее, или, наконец, на том основании, что, по мнению других
людей, поступить известным образом было бы благороднее и даже похвальнее».

Особое место Милль уделяет не экономической стороне, а свободе слова и мысли.


«Не свободно то общество, какая бы ни была его форма правления, в котором
индивидуум не имеет свободы мысли и слова, свободы жить, как хочет, свободы
ассоциации, — и только то общество свободно, в котором все эти виды
индивидуальной свободы существуют абсолютно и безразлично одинаково для
всех его членов. Только такая свобода и заслуживает названия свободы, когда мы
можем совершенно свободно стремиться к достижению того, что считаем для себя
благом, и стремиться теми путями, какие признаем за лучшие, — с тем только
ограничением, чтобы наши действия не лишали других людей их блага или не
препятствовали бы другим людям в их стремлениях к его достижению».

Этого достаточно, чтобы понимать, что проходит красной линией через все версии
либерализма до нашего времени. Главное, на что мы обращаем внимание, — это
отсутствие темы Бога в данных размышлениях. Не с Богом спорит либерализм, а с
ролью государства и общества в личной жизни человека. Верить или не верить —
это личный выбор человека, и либерализм ни к чему не принуждает. Так откуда в
голове патриарха возникла идея смешивать холодное с квадратным?

«На подвиг надо идти, на жертвы, на крест…»


Взглянем на заявление Кирилла еще под одним ракурсом. Он говорит:
«Поставление самого себя в центр жизни и есть либеральная идея… В каком-то
смысле это греховная идея, потому что поставление в центр жизни самого себя —
это и есть отпадение от Бога. В центре жизни должен быть Бог». О какой жизни он
говорит, если речь идет о либерализме — политической доктрине? Видимо, о
социально-политической жизни. Но тогда что в качестве альтернативы предлагает
глава РПЦ, если в центре социально-политической жизни должен быть Бог? Тогда
России необходима теократия, как в Иране, где высшим руководящим лицом
страны является не президент, а несменяемый духовный лидер. Не является ли это
камешком в огород конституционного строя России? 
Znak.com

Более того, обозначив суть либерализма, мы подчеркиваем, что Конституция


России содержит в себе именно либеральные идеи. Напоминаем, если кто забыл:
«Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая
право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или
не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные
и иные убеждения и действовать в соответствии с ними. Каждому гарантируется
свобода мысли и слова. Никто не может быть принужден к выражению своих
мнений и убеждений или отказу от них. Каждый имеет право свободно искать,
получать, передавать, производить и распространять информацию любым
законным способом. Перечень сведений, составляющих государственную тайну,
определяется федеральным законом. Гарантируется свобода массовой информации.
Цензура запрещается». И так далее. Если все это не либеральные идеи, тогда что?
Консервативные, ультраправые или может быть какие-то особенные духовно-
скрепные? Подходят ли эти идеи для России, соблюдается ли на практике эта
Конституция — это уже темы для других статей. Но фиксируем: Конституция
России зиждется на либеральных идеях, которые когда-то зародились в Европе.
Нравится это кому-то или нет, но это факт.

Напоследок хотелось бы привести еще один аргумент, что либерализм и вера в


бога могут прекрасно сочетаться. Вспомним Валерию Новодворскую. Казалось бы,
кто в России еще так яростно отстаивал либеральную идею среди публицистов?
Может быть, несколько наивно, по-юношески, но тем не менее. Но при этом
оставался верующим человеком. 

«Также я, христианка с немалым стажем, в том числе и с тюремным (кто из


паломников читал Библию в камере Лефортовской тюрьмы?), утверждаю, что
трехкилометровая очередь за изготовленной кустарями-одиночками с Афона
тесемочкой мучилась совершенно зря, — писала она в 2011 году. — За благодатью
не стоят в очередях, она не обитает в храме Христа Спасителя (слишком много там
от Лужкова, Путина и Медведева), а зарабатывается она не кликушеством, не
стоянием на коленках, не расшибанием лба, даже не молитвами и, уж конечно, не
взяткой, данной эцилопу, и не спецпропусками, не участием в языческом позорище
в центре Москвы, а добрыми делами, служением правде и тяжкой и болезненной
работой над своей слабой, трусливой, эгоистической сущностью. На подвиг надо
идти, на жертвы, на крест, а не в очереди топтаться… Вера — индивидуальное
сокровище. Религия — опасность, фанатизм — преступление. У Бога нет лавочки
для верующих. У него есть бремя, у него есть крест, у него есть львы в римском
амфитеатре. Христианство — это религия подвижников и героев, а не интересантов
и барахольщиков. И, конечно, не идиотов». 

Возможно, патриарху Кириллу, а также его единомышленникам, не понравится


такой подход к пониманию веры в Христа. На что мы напомним: «Не судите, да не
судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою
мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7:1). 

Публикации рубрики «Мнение» выражают личную точку зрения их авторов.

Право и религия: от несвободы к свободе


 Громкие дела
 Российская идеология
Фото: памятник патриарху Гермогену в Александровском саду. Фото:
Андрей Махонин/ТАСС
Подпишитесь на рассылку новых материалов Carnegie.ru
Понравился материал? Подпишитесь на рассылку!

Личная информацияE-mail*E-mail
Продолжить
 Александр
Баунов
 Константин
Добрынин
 Распечатать
Летом нынешнего года состоялся юридический форум «Белые ночи»,
прошедший в Кенозерском национальном парке в Архангельской области в
четвертый раз. Тема этого года – «Право и религия. От несвободы к
свободе». Тему обсудили юристы, члены российского парламента,
журналисты и представители РПЦ
В обсуждении участвовали:

Баунов Александр Германович, главный редактор Carnegie.ru;


Бельский Кирилл Евгеньевич, партнер адвокатского бюро
«Коблев и партнеры»;

Горбачев Леонид Эдуардович (епископ владикавказский и


аланский Леонид), правящий архиерей Владикавказской и Аланской
епархии;

Добрынин Константин Эдуардович, статс-секретарь,


заместитель президента Федеральной палаты адвокатов РФ;

Ермоленко Александр Сергеевич, партнер «ФБК Право»;


Кипшидзе Вахтанг Владимирович, заместитель председателя
Синодального отдела по взаимоотношениям Русской православной церкви
с обществом и СМИ;

Клишас Андрей Александрович, председатель Комитета СФ


по конституционному законодательству и государственному строительству;

Красовский Антон Вячеславович, журналист;


Магоня Дмитрий Викторович, управляющий партнер
юридической фирмы «Арт де Лекс»;

Пилипенко Юрий Сергеевич, президент Федеральной палаты


адвокатов РФ;

Шатковская Елена Флегонтовна, директор Федерального


государственного бюджетного учреждения Национальный парк
«Кенозерский»
 

Антон Красовский: У меня первый вопрос к Юрию Пилипенко:


церкви сейчас в российской общественно-правовой сфере много или мало?
Юрий Пилипенко: Мне кажется, что больше, чем надо; у меня
представление, что церковь, пользуясь отсутствием государственно
обозначенной идеологии, приплывает в государственную гавань и волей-
неволей примеряет на себя различного рода государственные механизмы,
упражнения и подходы, и думаю, что это не на пользу РПЦ. С моей точки
зрения, РПЦ и православие – не совсем, мягко говоря, совпадающие между
собой явления.
Красовский: Андрей Александрович, согласны ли вы с Юрием
Сергеевичем?
Андрей Клишас: Я попросил Юрия Сергеевича начать, потому что с
юридической точки зрения Палата адвокатов – это общественное
объединение, которое ничем с правовой точки зрения не отличается от
Русской православной церкви. И можно спросить: адвокатов много в нашей
жизни или мало? Вопрос покажется более абсурдным, чем «много или мало
церкви».
Красовский: Есть ли хоть один прецедент дела, направленный в
защиту прав людей, верящих в адвокатов?
Клишас: В адвокатов никто не верит.
Красовский: Значит, все-таки есть разница. При этом нет никакого
оскорбления чувств верующих в адвокатов. А людей, которые танцуют на
амвоне, сажают на «двушечку». Так что разница в этих организациях есть.
Клишас: Мы сейчас отвлечемся от теории позитивного права, но я в
этой избирательности в применении закона не вижу никакой патологии. Я
считаю, что избирательность в применении закона служит зачастую
механизмом защиты прав и свобод, и ЕСПЧ подтверждает в своих
решениях это тезисно. Но я скажу, это более юридическая дискуссия. Я
хотел бы сейчас свое вступительное слово закончить рассказом о том, как
святейший завершил одну из своих проповедей, и это будет для меня ответ
на вопрос по итогам нашей сегодняшней сессии, который мы дадим
совместно. Патриарх сказал следующее: «Чем отличается свобода от
несвободы? Свобода от несвободы отличается возможностью выбора». Да?
Когда у человека есть возможность выбора, в этом и состоит отличие
свободного человека от несвободного. Свободный человек выбирает, и,
рассуждая, патриарх перешел к следующему тезису: вся современная
культура говорит о некой ценности выбора. И вот право, религия отчасти
нам постоянно говорят «ценность вашего выбора». Вы выбираете добро или
зло? И дальше патриарх говорит: «Я утверждаю, что у выбора нет никакой
ценности. Выбор становится ценностью только в тот момент, когда вы
выбираете добро, если вы выбираете зло, то этот выбор – это не ценность. И
у вас в некотором смысле не должно быть такого выбора». И пока это
вопрос, который я сейчас скорее задаю аудитории, а святейший вопроса не
задавал.
Красовский: Давайте тогда, владыка Леонид.
Владыка Леонид: Антон сегодня сказал о «двушечках», о тех, кто
плясал на амвоне. Церковь действительно иногда берет на себя функции
вмешиваться в те или иные государственные вещи, в которые не должна
вмешиваться. Но давайте вспомним на секунду, что вся полнота церкви –
это все мы с вами. И наименьшее число членов в этой полноте занимают
епископы, нас всего там триста с копейками человек, чуть больше
священников, и здесь нужно понять и учесть. Часто говорят: демократия –
это большинство при соблюдении прав меньшинств. Но извините меня,
права меньшинств тоже можно по-разному соблюдать.

Александр Баунов: Свобода в нашем понимании, как мы ее


ощущаем, это свобода вероисповедания. И уже из этого возникли другие
концепции современные, в том числе свобода не исповедовать никакой
религии. Это надо понимать тем людям, которые защищают религиозную
точку зрения: идея неисповедания никакой религии имеет христианское
происхождение. Это факт нашей европейской истории. Я не юрист, но мне
кажется, что чувства не поддаются измерению. Можно измерить ущерб
материальный. Но я не понимаю, как измерить чувство; я могу понять, что
такое вред предмету, вред артефакту священному, который действительно
нужно защищать. Но ту же самую степень чувств общественно значимых
человек может испытать не только при взгляде на икону, при контакте с
иконой, но и при контакте со спектаклем, будучи зрителем в театре. Будучи
посетителем музея. И дальше возникает для меня не очень объяснимая
коллизия: например, приходит нарушитель общественного порядка – Pussy
Riot – и оскорбляет священный артефакт, и он за это наказан. Но в
соседнем здании буквально через дорогу, допустим, «Даная», и с точки
зрения какого-нибудь посетителя храма – это просто баба голая, и ей можно
делать все, что угодно, потому что «ну баба голая, ничего страшного». А для
другого человека – это ценность никак не в меньшей степени, чем икона. И
тот человек, который приходит на спектакль в МХТ или Гоголь-центр,
испытывает зачастую ту же степень вовлеченности, сопереживания,
симпатии к другим людям, которую человек может испытать в храме. И,
выйдя из театра и музея, вернувшись в общество после того, как человек
испытает это переживание, он повысит свою общественную полезность
таким же образом, как другой человек, выйдя из храма. Тогда возникает
вопрос, почему одно изображение защищают больше, чем другое
изображение. Почему спектакль МХТ не является особо защищаемым
предметом и театр не является защищаемым зданием, а храм является?
Клишас: Можно вопрос? Когда вы созерцаете небеса здешние
кенозерские или часовню, вы испытываете некие положительные чувства?
Баунов: Конечно.
Клишас: Если их снесут, за это также наступит уголовная
ответственность, в основе этой ответственности будет оскорбление ваших
чувств эстетических и всех прочих.
Баунов: Это к тому, что попытка выделить один тип изображения, один
тип здания, один тип общественно полезного переживания ведет к
разделению граждан на тех, которые полноценны перед законом, и тех, чья
правовая полноценность ниже. И это опасно.
Красовский: У меня сразу два вопроса: один Александру, второй
уточнение к Андрею Александровичу. Саша и говорил, что понятна
ценность; поэтому, когда вы говорите «снесут», порой понятно, что снесут.
А когда в одном помещении баба голая танцует, и это «двушечка», а в
другом помещении баба голая танцует, и ей за это вымпел или ничего –
здесь разница непонятна.
Клишас: Тогда нужно углубляться в понимание того, существуют ли эти
часовни и имеют ли они сами по себе материальную ценность
безотносительно того, как мы к этому относимся. Потому что ни один
предмет материального мира сам по себе ни с точки зрения теории права,
ни классической традиционной философии не имеет ценности. Ценность
этому придает только то, как мы самоопределяемся по отношению к этому
объекту, что мы признаем этот объект некой ценностью; и, когда мы сносим
этот объект (предмет) или теряем в силу воли каких-то людей, это
оскорбляет чувства, связанные с тем, что мы признаем ценность в силу
неких культурных пластов, которые привели к этому. И государство не
защищает храм, тем более что многие храмы такими памятниками не
являются, государство защищает другое: оно говорит, что есть общество
людей, которые исповедуют определенную веру, у них есть культовые
сооружения, а в этих культовых сооружениях будьте добры уважать их
собственность и уважать их права, и, если вы не верите в бога, в некотором
смысле вам вообще должно быть все равно, что здесь происходит, не ходите
туда!
Красовский: У меня к Александру вопрос. Вы сказали, что государство
должно обеспечивать равенство разных групп населения: верующих,
неверующих, вообще всех. А почему, собственно?
Баунов: Государство заинтересовано в том, чтобы граждане разных
убеждений чувствовали себя одинаково хорошо.
Красовский: Почему оно заинтересовано?
Баунов: Потому что оно заинтересовано в гражданском мире и в
поступлении налогов в казну, собственно, вот поэтому.
Красовский: То есть нет никакого научного ответа на этот вопрос?
Почему государство должно поддерживать одинаково православную
церковь и ЛГБТ-сообщество?
Баунов: Есть некоторые. Гражданский мир и пополнение казны – это
две вещи, в которых государство заинтересовано. Оно заинтересовано,
чтобы одни члены общества не чувствовали себя ущемленными по
отношению к другим членам общества, не разбегались, не уклонялись от
гражданских обязанностей, не уклонялись от уплаты налогов, от
использования своих талантов на службу короне и т.д.
Клишас: Я изучал историю государства и права, вопрос этот имеет
достаточно простой ответ. Существуют сообщества, и здесь церковь очень
плохой пример, так как церковь и государство были слиты в течение
длительного периода европейской истории, переплетались во многих
странах, и поэтому здесь с церковью достаточно сложно. Но государство,
как правило, соглашается принять правила некоторого сообщества, если это
сообщество людей, они не исповедуют человеконенавистнические цели, все
то, что сейчас условно назовем экстремизмом. Что такое светское
государство? На это существует простой ответ: церковь в отличие от мнения
владыки уважаемого отделена от государства, потому что даже если церковь
очень сильно захочет, например, признавать что-то браком или захочет
вводить образовательные новые стандарты, то государство может позволить
себе это не принять. Потому что государство светское в современном
правовом понимании состоит в том, что те сферы отношений, которые
регулировались длительный период времени церковью или в соглашении с
церковью, в светском государстве эти нормы государство регулирует
самостоятельно и так, как оно считает нужным. И если государство считает
нужным вводить некоторые образовательные дисциплины, связанные с
историей религии каких-нибудь конфессий и т.д., оно это может сделать, а
может не сделать – это его дело, и церковь никто не спрашивает, хочет
церковь, чтобы это было введено, или не хочет.
Поэтому, когда возникает сообщество, государство защищает его интересы.
Но как только сообщество пытается навязать государству собственные
правила, то государство сопротивляется, опять же в силу того, что это
подрывает некоторую систему правовых институтов. Государству это просто
неудобно. Государству в принципе до тех пор, пока люди спят друг с другом
– двое мужчин где-нибудь, я готов права их защищать до тех пор, пока они
не пришли в парламент и не сказали, что это нужно признать семьей. Как
только они сказали это признать семьей, они вынуждают государство
вмешиваться в эту сферу отношений, самоопределяться по этому вопросу. А
зачем это нужно? Вот в чем проблема: государство не хочет вникать в
правила некоторых сообществ до тех пор, пока они не противоречат
публичному порядку. Вы делайте в этих сообществах все, что хотите, но как
только эти сообщества говорят: нет, мы сейчас придем к вам и вашу
госсистему, гражданское законодательство, законодательство этих
отношений заставим переписать под наши правила, потому что нам так
нравится, – государство говорит: «Позвольте, давайте лучше вы будете
жить по моим правилам». Да, может быть, лет 50–100 подождем, и после
того, как посмотрим, как это все развивается, мы, может быть, признаем эти
нормы нормами. Но зачем вы приходите и туда, куда государство влезать
даже не собиралось, и говорите «ну-ка быстро сюда влезайте», потом
начинаете говорить, что ваши права нарушаются, потому что государство
влезло в эту сферу, начинает вас регулировать, принимать какие-то нормы
и т.д. Это абсурд.

Красовский: Это совершенно не абсурд. Приходит, например,


Всероссийское общество инвалидов и говорит: у нас нет пандуса. Идите
сами там к своим инвалидам и копошите там своих инвалидов! Тут у нас
есть два пандуса, давайте их снесем. Чтоб их вообще не было! Это ровно то,
о чем вы сейчас говорите, Андрей Александрович. Просто вы считаете, что
инвалиды ок, а ЛГБТ не ок!
Клишас: Ничего подобного.
Красовский: Может быть, я через 50–100 лет решу, что инвалиды –
это ничего, а может быть, я решу через 50–100 лет всех их пожечь.  Давайте,
Вахтанг Владимирович, отвечает заместитель главы Синодального отдела
по взаимодействию с обществом. У нас новый большой Синодальный отдел,
объединенный с недавних пор.

Светские или атеисты

Вахтанг Кипшидзе: Да, я хотел бы в двух качествах выступать, я по


образованию юрист. Я согласен с Андреем Александровичем, что церковь в
России от государства отделена, и более того, как человек, который имеет
некоторое отношение к европейскому обсуждению проблем светских, когда
я еще работал в Отделе межцерковных связей. Уровень светскости в нашем
государстве выше, чем среднеевропейский.
Красовский: Светскости или атеизма?
Кипшидзе: Светскости как методологии взаимодействия церкви и
государства. К сожалению, у нас создаются мифы, что у нас якобы церковь
сращивается с государством. Это миф, который очень активно продвигается
без должного обоснования, и многие люди воспринимают это за данность,
но это не так. Я приведу вам пару примеров.
Красовский: Например, патриарха Кирилла охраняет Федеральная
служба охраны?
Кипшидзе: ФСО может охранять кого угодно.
Красовский: А вот Пугачеву она не охраняет.
Клишас: Может, указом президента.
Красовский: Отлично, но президент издал указ охранять патриарха
Кирилла.
Клишас: И еще несколько лиц имеют такую же охрану
Красовский: Кто? Перечислите, пожалуйста.
Клишас: Я не могу, есть закрытые списки людей. Например, Мишу
Барщевского в спецрежиме представителя в Верховном суде правительства.
Не всех, прошу заметить, представителей правительства. Потому что было
несколько примеров или оперативных данных, что существуют группы лиц,
от которых можно ожидать некоторых действий.
Красовский: Но патриарха Кирилла охраняют как патриарха.
Клишас: И вы можете вспомнить, что это было первый раз при Ельцине,
патриарха Алексия II стали охранять, до этого патриархов не охраняли, и
патриарха Алексия тоже охраняли не просто так, а потому что существует
вероятность того, что в отношении известного общественного деятеля могут
совершаться определенные провокации и т.д. Поэтому государству проще
охранять патриарха Кирилла, чем разбираться потом не дай бог с
последствиями такого рода вещей. Больше не почему.
Кипшидзе: Я привел какие-то еще примеры из европейского опыта.
Недавно мы ездили в Германию и обсуждали с местными католическими
общинами их порядок взаимодействия с государством. Так вот государство
в Германии выполняет функции налогового агента в отношении местных
религиозных общин. Оно собирает с населения налоги в пользу церкви.
Клишас: Правда, добровольно.
Кипшидзе: Да, но по умолчанию.
Клишас: Если ты не заявляешь или ты не относишься вот к этой
конфессии, то ты автоматически платишь налог местной епархии.
Кипшидзе: Возьмем Францию, которая считается идеальным светским
государством. Я сам с удивлением недавно узнал, что в Эльзасе и
Лотарингии, согласно конкордату, президент Французской Республики
назначает епископа. Если в России президент начнет назначать епископа,
мы с вами схватимся и скажем, что всем настал конец.
Петр очень хороший период и для дискуссии: это насилие над тем, когда
должны были строиться отношения между церковью и государством,
потому что Петр взял протестантскую систему, которая предполагает, что
религиозные общины претендуют на власть. Их надо канализировать с
точки зрения государственного правления – создать орган, который бы ими
управлял. И в результате церковь весь синодальный период существовала в
положении преследуемой религиозной организации. Она находилась в
золотой клетке. Эти петровские подходы во многом определили
неспособность церкви в эпоху революции предоставить какую-то
общественную альтернативу – роль миротворца, модератора и т.д. То есть
церковь была загнана в рамки министерства и редуцирована с точки зрения
ее реальной общественной значимости. Мне интересно слушать такие вот
теоретические разговоры, касающиеся инвалидов, ЛГБТ и т.д., и я на это
смотрю с позиции того, что мы пытаемся догматизировать право. И
рассматривать его как совершенно универсальный механизм, который
может довести до абсолютного идеала. Я считаю, что это в корне
неправильно. Традиционно европейское понимание права заключается в
том, что право  – открытая система, не догматизированная, как религия. В
качестве примера я бы привел послевоенные документы. Что такое мораль
и публичный порядок с точки зрения права? Это все резиновые категории,
которые могут быть сегодня одними, а через пять лет другими.

И одну фразу, чтобы не занимать больше ваше внимание, один тезис


относительно свободы выбора как ценности. Ничто не может в человеке
уничтожить образ божий. Даже когда человек в аду находится и, казалось,
уже все ясно, в нем есть образ божий, который требует уважения. Это не
значит, что человек со своими грехами должен возноситься на какой-то
пьедестал, но уважения он заслуживает даже в таком падшем состоянии.
Именно в европейском праве образ божий лежит в основе концепции прав
человека, она не имеет никаких других положительных оснований, кроме
констатации того, что в основе всего уважения, которое человечеству
должно оказываться, лежит именно его связь с богом. Можно по-разному к
этому всему относиться, но европейская правовая система формировалась
именно так, а сейчас это основание потихоньку разрушается. Что будет
дальше, я не знаю.

Право, вера и свобода

Красовский: Вопрос – Русская православная церковь сейчас опять же,


по вашему мнению как юриста, она движется от несвободы к свободе или
наоборот?
Кипшидзе: Русская православная церковь, мне кажется, в этих
категориях вообще не движется, она остается неизменной, потому что ее
послание то же, что было и века назад. Это послание о свободе человека от
греха и о возможности спасения.
Красовский: Вы сейчас говорите как церковный чиновник, а я вас
спрашиваю как юриста.
Кипшидзе: Давайте по-другому ответим; я считаю, что сейчас мы
находимся в уникальном периоде развития, когда церковь после двух
периодов ненормального существования в синодальный период и в
советское время пытается построить совершенно новый механизм
взаимодействия с государством. Очевидно, что он не может быть похож ни
на советский механизм, который является убожеским, ни на синодальный
период, который предполагает насилие над церковью. Мы сейчас все
строим с чистого листа. Я думаю, что это общий процесс, в нем участвует не
только сама церковь, но и верующие и неверующие люди. Движение пока
разнонаправлено, но в целом сейчас уровень светскости в российском
государстве и обществе, там по-разному можно судить, он является ниже,
чем среднеевропейский.
Красовский: Дмитрий Магоня – управляющий партнер юридической
компании «Арт де Лекс».
Дмитрий Магоня: На мой взгляд, главная тема «свобода и
несвобода», «много ли церкви в государстве или нет» и вопрос, как
относиться к атеистам и прочим не верящим в бога и находящимся в
полном конфликте с церковью. Мне кажется, церкви не много в
государстве, ее мало. Мало не на телевидении, мало не на каких-то
торжественных церемониях, где президент проходит какие-нибудь
процедуры; церкви мало в миссионерстве и в социальных служениях. На
меня владыка Леонид так смотрит – это не про него, я видел его, когда он
заходит в каждый дом, где есть православные, и они его ждут, причем
заходит не в парадном облачении.
В чем конфликт церкви и общества? Общество считает, что недостаточно
церкви в тех местах, где она нужна. Недостаточно священников, которые
омывают ноги, которые служат в больнице, там, где нет среднего младшего
медицинского персонала. Но я знаю, что атеистов в стране тоже надо
ценить и не нужно запрещать, если это не воинствующие атеисты. Такие
тоже должны быть. Но мы будем их убеждать.

Пилипенко: У нас УК РФ – это перепевы заповедей Моисея с


добавлением заповедей Яровой.

Магоня: Вот спросили у Господа: можно взять какую-то одну? Нет, всего


две: возлюби бога своего и возлюби ближнего своего. Вот про бога можно
пока оставить, не заставишь же в бога верить, а вот любить ближнего
своего, ну что еще адвокату нужно? Вот это главной целью должно быть –
клиента своего любить.
Баунов: Видеть в каждом человеке потенциально любимого клиента.
Магоня: Говорили, что церковь не отделена от государства, а вы знаете,
что в Греции, владыка Леонид, будучи еще архимандритом Леонидом,
рассказывал, что в греческих церквях, где ему доводилось служить,
зарплату платят. Мне кажется, религию надо группировать со свободой,
потому что религия предполагает право выбора, а право не всегда
предполагает право выбора. Право детерминируется различными
социальными условиями. Упомянутый закон Яровой – это у нас теперь
право. На таком мы относимся отрезке социального развития, что закон
Яровой стал правом, то есть право категория несвободная.
Клишас: Он стал не правом, он стал законом.
Магоня: Много таких законов, которые правом не могут считаться.
Право – несвободная категория, а религия – свободная категория. Если мы
помним, в «Братьях Карамазовых» великий инквизитор упрекал Господа,
что он оставил человеку свободу выбора мировоззрения, вот если бы не
оставил, так бы легче было жить и человеку, и инквизиции. Мне кажется,
закон надо принимать избирательно, понимать, к каким именно
социальным группам применять закон. Это к вопросу о моральной или
материальной истине. Если человек слаб в процессе, как его можно ставить
на одну позицию с мощной корпорацией, которая с ним судится. Судья
должен помогать, должен тащить его, откладывать судебное заседание,
помогать в сборе доказательств, ориентировать его в выборе позиции.
Клишас: Это разрушает суд, потому что делает судью участником
судебного процесса на одной из сторон. Потом две корпорации будут
судиться, одна из них якобы слабее, другая сильнее.
Магоня: Тогда нужно другую категорию вводить в наш оборот, тогда
нужно говорить о том, чтобы концентрировать требования малых уязвимых
социальных групп, вводить частный коллективный иск, может быть, церкви
дать возможность инициировать такие иски или адвокатам.
Пилипенко: У нас появилось в соответствии с последними
изменениями в закон право Федеральной палаты адвокатов заявлять иски в
интересах всей адвокатуры, как у социально отсталой группы.
Pussy Riot. Уголовное или административное

Красовский: Напоминаю, наша тема  – «Право и религия: от


несвободы к свободе», а не «Право и РПЦ: от несвободы к свободе».
Поэтому я плавно попытаюсь перевести на тему Чечни и Дагестана, где
тоже есть религия, и совсем не РПЦ, и, думаю, там путь от несвободы к
свободе гораздо короче и понятнее. И вообще, поговорить о влиянии
религии в целом на то, что происходит в обществе, и на религию, и
религиозные мотивы как мотивы для включения репрессивного аппарата.
Все-таки мы поговорим про двушечку, про Pussy Riot, про чувства
верующих, про блогеров, которых сажают за перепосты в «ВК», и так далее.
У кого есть по этому поводу какое-то свое мнение? Юрий Сергеевич, с вас
начнем. Правильно ли влепили двушечку?
Пилипенко: Нет, конечно. Я по этому поводу написал совершенно
открытую статью о том, что в их действиях нет этого состава – хулиганства.
Я и считал, и считаю, что юродивые церкви только на пользу. И хотел бы в
формате реплики высказаться о нескольких вещах. Андрей Александрович
Клишас цитировал святейшего, и я думаю, что эта мысль, что у выбора нет
своей особой ценности, она действительно очень глубокая и находится на
грани откровения. Я читал об этом в журнале, очень популярном, сильно
глянцевом, где автор говорил, что беда современного человека в
появившемся выборе, и это не делает его более счастливым, это делает его
менее счастливым, потому что жизнь отягощена выбором с самого начала.
Он встает утром и думает, надеть ли тапочки или не надевать, и какого
цвета. Раньше такого выбора не было, у тебя не было тапок, ты босиком
бежал во двор раздавать скотине корм.
Дальше ты идешь в ванную комнату и выбираешь, какого цвета зубной
щеткой будешь чистить зубы. Раньше такого не было, вплоть до того, на ком
жениться, за кого выйти замуж, раньше за кого родители отдадут, того и
будешь. Сейчас мы все планируем свою семью, сколько детей я могу родить,
а раньше – сколько бог даст. И на самом деле действительно у выбора
может быть не столь высокая ценность, как мы думали до того, пока он не
появился. Но я бы выбор все равно не отрицал как некую ценность, в том
числе по отношению к смерти. Не могу не напомнить об отношении
православия и христианства к смертоубийству человека и собственному.
Насколько я понимаю, раннее христианство приветствовало самоубийство
человека как жертву во имя веры. У Христа, как мы помним, я прошу
прощения, был некий выбор, во время пребывания в Гефсиманском саду,
но он предпочел следовать той линии, которой последовал. Которую ему его
Отец начертал и которую он не отринул.

Красовский: Но все-таки это было не совсем самоубийство.


Пилипенко: Не совсем, я это понимаю. Но всегда был выбор. У первых
мучеников был выбор – отречься от Христа или пойти в клетку ко львам. И
я так понимаю, когда государство осознало потребность в человеческих
кадрах и свою волю над тем, как человек должен распоряжаться своей
жизнью, потому что до какого-то момента жизнь человека была вне власти
государства и человек сам решал, жить ему дальше или нет, мне кажется, в
какой-то момент великие государственные умники решили, что человек не
может без решения государства распоряжаться своей собственной жизнью.
И церковь была привлечена государством в качестве союзника. После этого
православные церковные догматы изменились, и самоубийство стало
тяжким грехом. Поэтому отношение к выбору смерти у православия тоже в
разные исторические периоды было разное. Кстати, заметьте, во многих
Конституциях, которые являются социальными, правовое государство и так
далее, записано, что человек имеет право на жизнь. Но ни в одной
Конституции не записано, что человек обязан жить. Человек обязан жить –
это тоже очень интересный феномен, достойный каких-то научных
исследований. Выбор религии не всегда происходил свободно, и мы
относимся к православию и христианству только потому, что монголам
когда-то было безразлично, какую веру мы исповедовали. А если бы
монголам было небезразлично, то мы могли бы сегодня быть
мусульманами. Очень много верований насаждалось не только словом
божьим, но еще и мечом и огнем. И не всегда была свобода выбора в выборе
вероисповедания. И еще одно замечание относительно того, что право стало
более догматичным, чем верование.
Красовский: Нет, право стало более догматичным, чем было.
Пилипенко: Хорошо. Если к праву относиться как к продукту
юридического позитивизма, тогда правом можно считать все, что выходит
из известных мест, – это Государственная дума и Совет Федерации. Здесь
уже было несколько замечаний относительно того, что не все, что облечено
в форму закона, проголосовано, подписано президентом, на самом деле
является правом. Есть не только юридический позитивизм, есть и
естественно-правовая школа, а еще и божья воля есть и рассматривается как
источник права, поэтому я бы с вами не согласился, что право становится
более догматичным. Может быть, отношение к праву как к продукту
юридического позитивизма и приводит к этому выводу, но нам надо на
право смотреть немножко шире. А по поводу двушечки я уже высказал свое
соображение, что обвинение надуманное и не идет на пользу ни праву, ни
вере, с моей точки зрения.
Красовский: Почему оно надуманное?
Пилипенко: Потому что состава не было, это был административный
проступок на самом деле.
Владыка Леонид: Вот наказать надо было или нет?
Пилипенко: Административно – да, наверное. Реакция должна быть
соразмерна.
Клишас: Меня всегда удивляет, искренне совершенно, но я, возможно,
больше подхожу как профессор права, а не просто член парламента и
юрист, когда Юрий Сергеевич говорил, что нужно наказать
административно, притом что юристы и адвокаты, которые здесь сидят,
прекрасно знают, что административные деликты от уголовных
преступлений отличаются только степенью общественной опасности и
больше ничем. Наказать было нужно, потому что было признано, что это
противоречит публичному порядку. И дальше начинаются наши
противоречия, какова степень общественной опасности этого деяния. Юрий
Сергеевич согласен, что в административном праве может быть и
административный арест. С чем я соглашусь (после этого законодательство
меняли из-за этого), есть ли там состав преступления по той статье, по
которой они были осуждены? Нет. По другой причине там нет состава
преступления, и адвокаты это хорошо понимают, потому что хулиганство не
должно иметь мотива. Если мы говорим, что мальчик идет берет камень,
швыряет его в витрину, разбивает ее, и мы видим, что он сделал это из
хулиганских побуждений, мы исходим из того, что у него нет мотива.
Можно ли говорить о том, что у них нет мотива определенного? Мы можем
спорить об этом мотиве: оскорбление чувств верующих, еще что-то, можем
дальше формулировать это по-разному, это особенности этой
квалификации. Изменили статью.
Красовский: А напомните, какая была статья?
Клишас: «Хулиганство», 148-я. Если начинать спорить юридически и
говорить, что тут нет состава преступления, то есть вам не нравится статья
про оскорбление чувств верующих, – она появилась потому, что такие
действия не попадают под формальный состав с точки зрения субъективной
стороны. За что государство до сих пор применяет меру уголовной
репрессии? Во всех обществах всегда наказывали тех, кто провоцирует в
обществе конфликты. Вот, Антон, причина, почему появляются такого рода
статьи, как уголовная ответственность за оскорбление чувств верующих. То
есть мы понимаем, что мотивация крайне опасна, государство оценивает
общественную опасность таких действий потому, что они провоцируют
конфликты в обществе, серьезные, они радикализируют ту часть
православной общественности, которую крайне тяжело будет
контролировать даже нашему государству. Они приводят к тому, что тебе не
нравится в Чечне или в Дагестане. Юрий Сергеевич, я сам отчасти увел вас в
тему выбора смерти/не смерти, потому что это скорее богословский вопрос,
не делали никогда мученики выбор в пользу смерти. И мученики на арене,
и Севастийские мученики делали выбор в пользу жизни, потому что для них
жизнь во Христе была истинной жизнью, а жизнь без него была смертью,
потому что под смертью понимается союз с дьяволом, а не физическая
смерть. Разница вся будет состоять в том, что жизнь не ограничивается
жизнью здесь и сейчас, вот этим нашим физическим существованием.
Важный тезис, который сказал Вахтанг про догматизацию права и про
позитивное право. Есть право в узком и широком смысле слова. И под
правом можно понимать законодательство. Не то чтобы все, что
принимается, становится нормой, а то, что есть иерархия этих норм.
Позитивизм отличается тем, что он выстраивает эту иерархию, и одна
норма находит свою легитимизацию в другой норме: в этом и смысл.
Традиционное понимание права – представление в обществе о том, что
является справедливым сегодня, и это представление о справедливости
может существенным образом отличаться от того, что кажется
справедливым, но общество в этом смысле с этим согласно. Именно
поэтому судья принимает решение в отношении этой двушечки, потому что
общество с этим согласно. Я, например, не согласен как юрист с тем, что там
выбирают статью «хулиганство», и это ведет к тому, что парламент
принимает специальный состав оскорбления чувств верующих по этой
причине. Но представление в обществе о том, что справедливо, а что нет, на
разном историческом этапе разное. Так вот какую проблему поднимает
Вахтанг в своем выступлении? Действительно, происходит догматизация
права, причем на уровне тех самых международных конвенций, которые
предлагают некоторую модель, если брать, например, права человека.

Пилипенко: Важное уточнение: под догматизацией права мы


подразумеваем право как феномен или набор субъективных прав человека,
таких как право на жизнь и так далее?
Клишас: Как понимание содержания института прав и свобод человека.
Догматизация происходит, причем берется какая-то модель этих
институтов. Поэтому исчезают из конвенций эти детали, становятся не
нужны, потому что вдруг кому-то показалось, что эту модель можно
распространить на все страны, то есть вот с этим мерилом подойти к
любому обществу, на каком бы историческом, культурном этапе и к какой
бы правовой системе оно ни относилось. То есть можно применить эти
некие стандарты «демократии к Соединенным Штатам, к Франции, к
Италии, к Сирии, к Ираку, к Ливии, и если они не укладываются в эти
стандарты, то можно совершить некие действия в зависимости от
обстановки. Вплоть до военных действий, для того чтобы привести их к
этому стандарту, к этой догме, – в этом состоит догматизация права.
Все международные конвенции, изначально принятые в середине ХХ века,
сохраняли культурно-национальный элемент, потому что они были
результатом воли суверенных государств и правительств, которые
договаривались об этом. Сегодня – нет. Сегодня Конституционный суд
получает от нас специальные полномочия; когда мы с коллегой Плигиным
меняем этот федеральный конституционный закон, уточняем его
полномочия о неисполнении решений ЕСПЧ, что говорит ЕСПЧ: вот есть
Европейская конвенция о правах и свободах. Мы спрашиваем: там есть, в
этой конвенции, избирательные права для заключенных? Нет. Хорошо, но
вы толкуете эту конвенцию? Да. Вы понимаете, что в нашей Конституции
сказано: нельзя давать им весь набор избирательных прав? Да. На базе чего
тогда вы толкуете конвенцию? Мы толкуем ее на базе, есть такой термин
теперь у нас новый, – общеевропейского консенсуса. Хорошо. Италия,
Германия, Великобритания отказываются исполнять эти решения, там нет
этого, и еще в 15 странах Евросоюза отрицают, что люди, которые
содержатся в местах лишения свободы, должны иметь весь набор
избирательных прав. «Ну да, но тем не менее мы думаем, что это
правильно». Мы говорим: но понимаете, это вторая глава Конституции, и
мы никак не сможем это сделать.

То есть если правительство внесет такой проект закона, а правительство


перед Советом Европы является органом, ответственным за исполнение
решений, не парламент, не президент, а правительство, потому что Совет
Европы межправительственная организация, – парламент вынужден будет
его отклонить. Они говорят: тогда примите новую Конституцию. И в
решении Венецианской комиссии написано, что нужно просто принять
новую Конституцию, потому что судьи ЕСПЧ решили, что таково
содержание прав и свобод, хотя они знали, что у нас такая Конституция; к
подписанию нами конвенции Конституция уже действовала. Абсолютно
абстрактное понимание, что такое права заключенных.

Если я начну рассказывать про Анчугова и Гладкова, то они подали жалобу


в ЕСПЧ, что нарушены их права и, сидя в колонии, они не смогли
проголосовать за президента Путина. В этом был смысл их жалобы в ЕСПЧ.
Они потребовали, чтобы им дали возможность пойти и проголосовать за их
любимого Путина. Притом что в России это законодательство намного
либеральней, чем везде. В Англии вообще лица, которые находятся под
уголовным преследованием, законом поражены в правах в силу решения
уголовного суда, они вообще не имеют права голосовать, а у нас только те,
которые находятся в местах лишения свободы. Вот она, догматизация
права.

Красовский: Вернемся к двушечке.
Клишас: Общественная опасность деяний, и государство всегда
наказывало тех, кто провоцировал конфликты в обществе с
непредсказуемыми для этого общества последствиями, потому что
результатом таких конфликтов становилось ужесточение репрессий. Меня
очень порадовало, как Юрий Сергеевич сказал, что административно надо
было наказать. Может быть, он так оценивает общественную опасность этих
действий. Сейчас большинство людей, которые принимают решения в
государстве, оценили по-другому эти действия, посчитали достаточным,
чтобы применить меры уголовных репрессий.
Константин Добрынин: Андрей, здесь есть абсолютное
противоречие в твоих словах, потому что в случае с Pussy Riot государство,
оценив степень общественной опасности, вдруг посчитало, что оно должно
применить негодный правовой инструмент, и, вместо того чтобы
воспользоваться Административным кодексом, что было бы обоснованно,
взяло статью из Уголовного, которая здесь не подходила, и применило ее, а
потом, опять оценив степень общественной опасности деяния, как ты
выразился, законодательно ввело новую статью. Государство лукаво
применило другую норму и преступило закон, и мы, юристы, все это
понимаем. Вот в чем, мягко говоря, странность.
Клишас: Константин, ты прекрасно знаешь, что государство применяло
статью «хулиганство» таким образом не первый раз, и всех это устраивало.
Потому что это всех устраивало. Если бы субъективную сторону удалось
определить, они бы пошли по другим статьям, более тяжелым. Хулиганство
на самом деле легкий состав, поэтому намного проще квалифицировать как
хулиганство, не углубляясь, какова на самом деле субъективная сторона,
мотивация, потому что это может привести в более серьезные составы.
Государство поступило стандартно, не изобрело некий механизм наказания
этих лиц. Но очевидное антиобщественное поведение, провокационное,
было в этом смысле вызывающим и имело общественный резонанс. «Вы
нас тыкаете, что мы обычно снисходительно себя ведем и используем
хулиганство – мы так больше делать не будем, закатаем вам оскорбление
чувств верующих как уголовный состав!» Вот что происходило.

Национальное и европейское

Пилипенко: Непонятно, почему невозможно отслеживать эти


процессы раньше, такая социальная группа возникла не на ровном месте,
причем явно прослеживалось, что она несет в себе социальную угрозу, до
того именно взрыва, который назрел.
Красовский: Взрыв тут был очень простой – когда РПЦ не вступилась
за этих людей, когда суд осудил ровно на двушечку, вот тогда был взрыв. А
не когда девки тайно станцевали в полутемном храме перед охраной, не во
время службы.
Кипшидзе: Они ворвались.
Красовский: Что значит «ворвались», это открытое общественное
место.
Кипшидзе: Это сакральное пространство.
Красовский: А у нас есть в Уголовном кодексе «сакральное
пространство»?
Кипшидзе: В Уголовном кодексе у нас нет, но есть традиции.
Красовский: То есть в английском УК есть сакральное пространство.
Кипшидзе: Я сейчас не готов говорить об иностранных
законодательствах.
Красовский: Сегодня будем говорить про европейские традиции.

Кипшидзе: В европейском кодексе есть такая тенденция – не


наказывать жестко людей, выражающих и нарушающих общественный
порядок, вот эти все голые на улицах и т.д. С точки зрения действующих
законов во многих европейских странах они подлежат наказанию, но их
действительно не наказывают. Я хотел бы привести пример про ЕСПЧ. Они
создали норму о религиозном нейтралитете государства, то есть этого
института не было ни в конвенции, его нет во многих национальных
Конституциях, но она есть уже в практике ЕСПЧ и выработана из ничего.
Суд вступает в противоречие с реальными интересами и национальными
особенностями. Было дело «Лаутси против Италии», когда в школах
Италии есть распятия, и одна из атеисток обратилась в Национальный суд,
потом в ЕСПЧ с просьбой убрать распятия из школы как оскорбляющие ее
чувства. И суд первой инстанции в ЕСПЧ ее поддержал в том, что распятие
в школах нарушает ее права как неверующего человека. Но после этого
решения в Италии было большое общественное движение вплоть до того,
что полиция ездила по школам и проверяла, где есть распятие, и у кого не
было, заставляли повесить, потому что это полагается по местным
итальянским законам. И после дело было передано в большую инстанцию,
и суд принял решение в пользу итальянского государства, подтвердив, что
все эти настроения не должны приводить к тому, что под предлогом
защиты прав неверующих из школ Италии должны вопреки действующему
закону изымать распятия.
Еще хотел бы сказать про двушечку в другом контексте. Есть мнение, что
верующие – это юридически неопределенная категория. Можно с этим где-
то согласиться, потому что чувства с трудом измеряются, но я хотел
напомнить, что есть институт друзей правосудия, который может
участвовать и помогать суду определять, есть ли на самом деле нарушение
чувств в том или ином случае.

Красовский: У меня вопрос к владыке и к вам. Не кажется ли вам, что


РПЦ активно не вступилась за Pussy Riot с формулировкой, которую
использовала администрация президента по поводу Ходорковского: если у
нас нет обращения о помиловании, как мы можем помиловать? Сейчас мы
уже видим, что в случае с Савченко мы можем помиловать, если есть кого
назначить судьей Верховного суда. Не кажется ли вам, что РПЦ, когда
бесконечно утверждает, что мы не можем прощать, если у нас не просят
прощения, нанесла себе и своему имиджу чудовищный вред?
Владыка Леонид: Я не считаю, что РПЦ нанесла себе какой-либо
вред. Я считаю, что подобного рода группы с их перформансами должны
отсекаться и блокироваться. Это задача не РПЦ. Для этого должна
существовать Конституция и существует государство. Нужно пресекать на
начальных этапах, чтобы не было таких конфликтных ситуаций и многие
люди не ломали голову, как из них выйти. В отношении второй части
вопроса, нанесла ли вред себе РПЦ: а что РПЦ должна была сделать?
Просить прощения?
Кипшидзе: Я хочу сказать, что касается имиджа Русской православной
церкви, то он по этому вопросу формировался по средствам массовой
информации, которые, не разобравшись во многом, во всей этой истории,
выпустили много поверхностных сообщений. Что такое прощение с вашей
точки зрения? В данной ситуации я с трудом себе это представляю,
прощение всегда связано с покаянием. При этом есть прощение личное, а
есть деятельность общины.
Баунов: Я читаю по-французски с детства, я не знал о существовании
журнала «Шарли эбдо» до того момента, пока верующие не пришли на него
обижаться, то есть мы дали в руки не щит, а меч на самом деле; статья
опасна, потому что ее начнут применять как оружие.
Клишас: Имиджу церкви был нанесен существенный урон в
Новосибирске, потому что тебе не нравится спектакль – не ходи туда, это
другая ситуация, там даже правоохранительные органы заняли такую
позицию, государство поддержало такую позицию, и прокуратура была
адекватна в этом деле. Это другое. К большому сожалению, местный
архиерей поддался давлению радикальной части прихожан. С точки зрения
закона и государства я готов защищать точно так же вот это пространство,
чтобы такого рода действия там происходили, для тех, кто считает это
культурой, искусством, но не в храме.
Магоня: По теме двушечки очень напоминает тему Галилея. За что
посадили человека, почему посадили человека, никто не знает. С папой
конфликт у него произошел, друзья были по детству, обсуждали, делились
всем, а тут раз – и папу подставил. Авторитет папы оказался под ударом.
Разные люди в церкви придерживались полярных точек зрения. Даже в
нашей церкви пастыри говорили мне: давайте простим. И мне кажется, что
это было ошибкой, так же как ошибкой было по отношению к Галилею. Я
думаю, церковь с этим справится, она и не с таким справлялась на
протяжении 2000 лет.
Елена Шатковская: Здравствуйте, я не юрист. По поводу механизма
восстановления нарушенных прав – в отношении простых людей его нет.
То, что может позволить государство с Васильевой, – взять и освободить. А
что мужик деревенский украл два мешка картошки, потому что нечем было
кормить детей, может получить восемь лет, за такого мужика не вступится
никто. И механизма восстановления нарушенных прав не существует в
отношении большинства граждан РФ. Например, не приняты поправки в
федеральный закон, чтобы разрешить жителям, испокон веков
осуществляющих улов рыбы, ее ловить у нас в национальном парке. Хотя
именно благодаря традиционному природопользованию создавались эти
национальные парки. Мне как директору придется за браконьерство
штрафовать, защищать интересы государства. Я люблю свою страну, я
должна защищать законы, которые опустили простых людей ниже
плинтуса. Я считаю, что у нас церковь не отделена от государства, больше
того, она позволяет брать на себя многие командирские функции. У меня
ощущение, что все идет по спирали, и я не знаю, куда дальше заведет.
Антисиротские законы – это верх цинизма, лицемерия; бороться с детьми,
которые не могут за себя постоять, в то время как некоторые дети
принявших закон живут и учатся на Западе. Я знаю и уважаю многих
священников, например по Архангельской области. Что такое сельские
приходы? Это нищенские, бедные приходы. Но если этих батюшек
заставляют покупать свечи исключительно в Архангельске, я видела, как
эти деньги привозятся и как эти деньги считаются. Если бы церковь
вступилась за Pussy Riot, престиж бы ее поднялся очень значительно.
Престиж на самом деле начал падать, когда вышел закон об избрании у
церкви памятников. Много памятников гибнет, они никому не нужны. У нас
стало жестокосердное общество! Кому, как не церкви, делать его добрым и
сердечным, прощать. Много примеров, когда батюшки собирают детей и
организовывают подобие детского дома. Такие примеры есть, но их
недостаточно. Ухаживать за больными детьми, больными стариками.
Грустно, когда голосуют за ввод уголовного преследования за
недоносительство для детей 14 лет, когда разгоняют дома престарелых. У
нас в национальном парке нет таких возможностей, как у бизнеса, но мы
помогаем домам престарелых. Сейчас закрывают детские лагеря; кого мы
хотим вырастить? Кого мы хотим выпустить в жизнь? Водить ребенка до 21
года за руку и закрывать для него прекрасное. Таким образом дети не будут
ничего понимать и ничего уметь. Взять Pussy Riot, меня выворачивает от
таких действий, но дайте исправиться, не наказывайте так сурово. Нужно
переходить уже к какому-то человеческому развитию.
Кипшидзе: Хотел бы задать вопрос. Какое в вашем парке самое главное
место?
Шатковская: Место силы – это Поршенский погост XVIII века, до
которого очень трудно добраться.
Кипшидзе: А как бы вы отнеслись, если бы на ваш Поршенский погост
приехали голые женщины и занялись там любовью?
Шатковская: Сто процентов, я бы не дала два года!
Кипшидзе: В церкви всегда говорили: мы благодарны работникам за
искренний труд по сохранению памятников; но нельзя забывать, что все эти
памятники были у церкви изъяты.

Идеальная модель

Красовский: Давайте все-таки попробуем смоделировать идеальный


вариант взаимоотношений церкви и общества, религии и общества, церкви
и государства и свободы и несвободы. Александр, с вашей точки зрения, как
бы вам было хорошо жить?
Баунов: Церковь неконкурентна науке, государству, потому что она
отвечает на вопрос, что будет после смерти. Если она пытается отвечать на
вопрос, как нужно строить Россию, как нам одеть русского человека, она
отвечает не на свои вопросы, она отвечает на смежные вопросы. Идеальное
устройство в этом смысле то, когда люди отвечают не на свой вопрос, а на
все возможные. Я думаю, что идеально устроены те общества, которые
когда-то столкнулись с ситуацией многоверия, мультирелигиозности, как
после реформации в Европе. Тогда в Германии, Голландии, Бельгии
столкнулись с ситуацией, что есть граждане примерно в одинаковом
количестве разного вероисповедания. Кого считать правильным
гражданином? А еще в Голландии огромная еврейская община, а потом еще
возникли светские гуманисты разные. Кого считать собственно гражданами
этой страны в узком смысле слова и как тогда относиться к другим, кто они?
Ну и был дан ответ: всех. То есть идеальное устройство – это, наверное,
такое, когда существует взаимное признание со взаимным
невмешательством. Никто не переделывает своих граждан под себя, все
признают всех граждан полезными.

Клишас: Оказавшись в церкви, я не хотел бы, чтобы церковь решала все


вопросы, потому что современное общество появляется все больше и
больше в тех сферах общественных отношений, в которых никогда не было;
церковь никогда не пыталась в эту сферу вторгаться, и я хотел бы, чтобы с
точки зрения права церковь была обычным общественным институтом. То
есть общественной организацией, и подчинялась полностью законам
государства с точки зрения того законодательства, которое регулирует
деятельность этих организаций, – это первое. Второе: я не хотел бы, чтобы
даже для членов церкви, которыми являются не только епископы,
духовенство, но и собственно все мы – прихожане, те, кто относится к
церкви, – чтобы церковь регулировала какие-то сферы моей жизни, в
которые традиционно церковь никогда не вмешивалась и не высказывала
по каким-то вопросам свою точку зрения. Есть вопросы, которые относятся
к компетенции общества, государства, и есть вопросы, которые относятся к
компетенции церкви: богу богово, а кесарю кесарево. Церковь не должна в
это погружаться и не должна никоим образом пытаться воздействовать на
членов церкви с той целью, чтобы они как-то определялись исходя из
церковной позиции. Я, конечно, не согласен, что церковь заведует теми
вопросами, что будет после смерти, потому что это совершенно другое. Но с
тем базовым посылом, что Александр сформулировал про взаимное
уважение при взаимном невмешательстве. Но государство имеет право
регулировать данную сферу как сферу деятельности общественных
объединений и организаций, так же как все остальное. И это для меня некая
идеальная модель. И мы должны иметь особое уважение, особое почтение к
членам церкви, церковной иерархии, догматам, если мы это принимаем,
считаем себя членами церкви и соотносим себя с этой культурой, поскольку
это часть истории.
Владыка Леонид: Присоединяюсь, это было бы идеальной моделью,
такая симфония. На мой взгляд, большинство из этого существует и на
сегодняшний день, и я не скажу, что церковь пытается влезть в
нехарактерные для нее сферы деятельности. Может быть, бывают
некоторые акценты, где нам нужно быть, возможно, аккуратнее в принятии
каких-то решений, но это не критично. Хотел бы добавить одну
существенную вещь, что церковь должна оставлять за собой неотъемлемое
право в случае каких-то с ее точки зрения противоправных действий со
стороны государства, которые будут наносить урон непосредственно церкви,
иметь право реагировать соответствующим образом.
Клишас: Идите в суд.
Владыка Леонид: Ну, можно и так.
Кипшидзе: Гражданское неповиновение, согласно концепции.
Красовский: То есть вы призываете к массовой акции протеста?
Владыка Леонид: Нет, церковь должна иметь право отреагировать,
если, допустим, будет попираться вероучение.
Красовский: Что это значит?
Клишас: Это очень просто: когда из школ заставляют убрать все
распятия и люди против этого протестуют.
Красовский: Я говорю сейчас про Россию, у нас нет распятий в
школах.
Владыка Леонид: В таком ракурсе, что в общем-то церковь должна
отстаивать свои права.
Красовский: С Италией вы привели пример. Вот в школах убрали там
распятия; что должно произойти в России, чтобы вы призвали как-то к
гражданскому неповиновению?
Владыка Леонид: Начнут разрушать храмы, убивать священников.
Красовский: Но это уголовное преступление – убивать людей; чем в
данном случае священник отличается?
Владыка Леонид: Помимо этого, начнутся репрессии в отношении
духовенства идеологического плана, понимаете, потому что это мы уже
проходили.
Клишас: Когда говорят «кесарю кесарево, богу богово», существует
большая проблема с Южной Осетией, там очень многие фактически
лишены возможности креститься, отпевать там своих близких, потому что в
силу определенных исторических причин, которые мы не обсуждаем, взяли
и выгнали оттуда грузинских священников. А епископ, который управляет
Осетией, не может назначить туда нового, потому что это каноническая
территория грузинского патриарха. Государству очень бы хотелось решить
эту проблему и сказать патриарху московскому: «Вот люди, которые живут
в Осетии и в Абхазии, которые отделились от Грузии, государство признало,
что это не является частью Грузии, окормляйте эту паству православную и
делайте там все, что положено». В ответ на это патриарх сказал «нет».
Кипшидзе: Я бы предложил вот какую историю, сейчас мы все видим
такой процесс, связанный с разрушением семейных ценностей в Европе.
Красовский: Мы же уже пришли к выводу, что надо называть Европу
«Гейропой».
Кипшидзе: Я не совсем согласен. Я говорю, что есть определенный
процесс, в результате которого во Франции или еще где-то люди уже
демонстрируют гражданское неповиновение. Вы знаете, были большие
протесты во Франции против уравнивания семьи.
Красовский: А вот каким же образом, опять же в вашем идеальном
мире, эти нормы вообще устанавливаются? Там 100 лет назад, мы уже не
будем говорить про то, что было 1000 лет назад, но вот 100 лет назад вполне
12-летних девочек венчали, ну, скажем так, с 30-летними мужчинами. Это
ок. Вот сейчас для Русской православной церкви это ок или нет?
Кипшидзе: Я не сексуальный психолог. У нас есть библейский возраст.
Красовский: Что значит – возрастные рамки? Сто лет назад были
такие возрастные рамки, сейчас они изменились?
Кипшидзе: Если я не ошибаюсь, библейский возраст женщины для
заключения брака – это 12 лет.
Клишас: Светским государством установлены рамки возраста.
Красовский: Вот государство установило нормы – для 18-летнего или
там 16-летнего возраста согласия и 18-летнего возраста вступления в брак.
Клишас: Это все есть. Если массово к священнику будут приходить люди
и говорить, что они принимают эту норму, потому что привыкли выдавать
своих дочерей замуж в 12 лет. У нас в некоторых субъектах Федерации
родилась совершенно бредовая идея строить мультирелигиозные центры,
мне говорили об этом несколько епископов. Предлагали построить такой
центр, где будет мечеть, православный храм и церковь. Епископы не хотят,
а губернаторам неким вбилась в голову такая мысль. И тогда епископ может
сказать: «Люди! Во-первых, не дам разрешение, а если появится – не ходите
в эти храмы, не ходите туда, не нужно этого делать, это не будет
способствовать никакому миру». Имеют право.
Владыка Леонид: Да, это один из примеров.
Красовский: А вас не смущает, что храм Гроба Господня будет
выглядеть приблизительно таким же образом?
Кипшидзе: Меня не смущает, и про идеальную модель хотел бы
сказать. Мы ведем активную дискуссию, но при этом мы не коснулись темы,
связанной с церковью. Церковь считает государство и право порождением
греховной человеческой природы в целом, то есть все надстроечные
механизмы и институты, по мнению церкви, возникли в результате
грехопадения. И эта декларация просто приводит нас к понимаю того, что с
этими моделями, с этими институтами вообще никакая идеальная модель
невозможна, потому что в основе их появления лежит так или иначе
сознательный выбор человека в пользу зла, то есть выбор первородного
греха. По мнению церкви, процесс возвращения к состоянию до
грехопадения может только рассматриваться как какое-то идеальное
состояние.
Баунов: Но церковь при этом и себя не считает идеальной. Когда
начинает считать себя идеальной, а других неидеальными, тогда и
возникает проблема.
Александр Ермоленко: Для того чтобы вашу идеальную картину
мира уточнить, мы в прошлом году в рамках этого же форума посещали
космодром Плесецк, и нас водили в Музей космонавтики. В красном углу в
музее была икона. Икона в красном углу Музея космонавтики – это хорошо,
что наконец мы так делаем? Это никак, все равно? Или это чересчур?
Владыка Леонид: Насколько я знаю, многие из космонавтов люди
верующие и летают на космические станции с нательными крестами или с
иконками в портмоне и рядом с собственной семьей.
Клишас: Знаменитый анекдот, когда в советское время заставили одного
архиерея выйти и сказать во время воскресной проповеди, что Юрий
Гагарин полетел в космос и никакого бога там не видел. Вот ему сказали,
что если вы, владыка, не выйдете и не скажете, то мы просто храм закроем.
Вы должны выйти и сказать, что Юрий Гагарин летал в космос и никакого
бога он там не видел, понятно? Владыка сказал: да, конечно. Вышел и
сказал: уважаемые наши братья и сестры, вы знаете, что Юрий Гагарин
полетел в космос, это большое достижение, и хочу вам сказать, что, когда он
полетел в космос и никакого бога он там не видел, а бог его видел и
благословил.
Магоня: И там есть продолжение у этих слов. Это, по-моему, сказал Лука
Войно-Ясенецкий, наш замечательный хирург, он был епископом. Он делал
очень много для страны в плане медицины, он был полевым хирургом,
прямым продолжателем Пирогова. Все то же самое: я очень много раз
оперировал на головном мозге, трепанации делал и ума не видел, мозг,
говорит, видел, а ума там не видел.
Кирилл Бельский: Вахтанг сказал, что церковь не признает
государство как идеальную форму устройства, я в этом как адвокат вижу
выгоду церкви не признавать государство. Потому что, на мой взгляд,
церковь и государство испокон веку являются конкурирующими фирмами.
Когда еще наши далекие предки с дубиной шли охотиться на мамонта,
директор общины мог сказать: нам надо идти воевать на соседнее племя; а
шаман мог сказать: а я в огне от костра вижу, что не надо, что нас там ждет
поражение. И возникал конфликт – у власти появлялась конкуренция.
Церковь является мощным конкурентом государства. Но они нужны друг
другу, они как муж и жена, чтобы продолжать жить дальше. Церковь
должна подключаться к государству, когда обычные законы, которые у нас
написаны в книжках, не дают ответа на те вопросы, которые жизнь ставит
перед нами. У человека внутри стремление к тому, чего в книжке не
написано, в кодексе не написано.
Клишас: Тема права и религии намного шире, чем государства и церкви,
безусловно. И нам ее еще долго придется обсуждать.
Добрынин: Можно два слова в заключение? Коллеги, я сегодня
специально старался наблюдать за всей дискуссией со стороны, не мешая и
не влезая, но у меня есть маленькая ремарка. Когда мы готовили форум,
договорились со многими докладчиками, что Pussy Riot не обсуждаем, ведь
все уже понятно, нечего говорить. В итоге мы говорили в том числе и о них,
об этом деле, и говорили и спорили много, а это означает, что Pussy Riot
является тем перекрестием, той точкой, где право и религия не смогли
договориться, не смогли найти решение, и, значит, что-то было сделано не
так. Думаю, что мудрое решение, решение на границе права и морали было
не найдено. Поэтому о Pussy Riot и об этих законах, принятых после, будут
говорить еще очень долго, я боюсь, что десятилетиями, пока, возможно, мы
все не поумнеем и не будем жить в каком-то более идеальном мире.
Когда только произошла ситуация с Pussy Riot, я считаю, что патриарх мог
все решить и из этой ситуации РПЦ могла бы выйти не только с
политическим, но и с моральным блеском: он должен был прийти к ним в
изолятор, поговорить с ними и простить их прямо в камере; просто
поговорить, без видеофиксации, как пастырь, памятуя о том, что основная
задача христианина – это борьба не с грешником, а с грехом. Патриарх
вообще мог стать общественным защитником подсудимых, что светским
Уголовно-процессуальным кодексом допустимо. И вот это было бы победой
церкви и всего православного мира. Но этого не произошло, и мы уже
четыре года говорим про Pussy Riot и еще 24 будем обсуждать, потому что
это было неправильно, и дело не в моем мнении и не в либералах. Иногда,
мне кажется, надо принимать мудрые решения, становиться иногда чуть-
чуть выше, что ли. Сказано ведь: «Я пришел призвать не праведников, но
грешников к покаянию».

ЦЕРКОВЬ И ВРЕМЯ
ISSN 2221-8246. Научно-богословский и церковно-общественный журнал
 AРХИВ
 БИБЛЕИСТИКА
 БИБЛИОГРАФИЯ
 БОГОСЛОВИЕ
 ИСТОРИЯ ЦЕРКВИ
 МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ "ПРЕПОДОБНЫЙ ИСААК СИРИН И ЕГО ДУХОВНОЕ НАСЛЕДИЕ"
 МЕЖХРИСТИАНСКИЙ ДИАЛОГ
 ПУБЛИКАЦИИ
 УКРАИНСКИЙ ВОПРОС
 ХРИСТИАНСТВО И ИСЛАМ
 ХРИСТИАНСТВО И КУЛЬТУРА
 ХРИСТИАНСТВО И ЛИТЕРАТУРА
 ЦЕРКОВЬ И ОБЩЕСТВО
Опубликовано в журнале "Церковь и время"  № 51

Патриарх Московский и всея Руси Кирилл


Христианское понимание свободы в современном обществе
Патриарх Московский и всея Руси Кирилл.

Ваше Святейшество!**

Уважаемый господин ректор! Уважаемые профессора, преподаватели, студенты!

Я хотел бы поблагодарить Его Святейшество и господина ректора за саму возможность


провести такую встречу. И конечно, особые слова благодарности за присуждение мне диплома и
звания почетного доктора университета — это большая честь.

Я знаю, что в этом зале присутствуют не только представители Ереванского государственного


университета, но и представители других высших учебных заведений, а значит, для меня создана
прекрасная возможность увидеть людей, которые составляют элиту современного армянского
общества, и разделить с вами свои мысли.

Как вы слышали из моей биографии, я в течение десяти лет был ректором Ленинградской (в то
время) духовной академии, поэтому все, что связано с высшей школой, мне очень близко. Я себя
чувствую дома, находясь в стенах высшей школы, а потому и честь, которая воздается со стороны
интеллектуального сообщества, мною ценится очень и очень высоко. Я привык к тому, что именно
в сообществе ученых людей человек должен очень быть внимателен к тому, что он говорит. В
отличие от писателей, которые могут позволить себе многое, ученый не может себе позволить
ничего такого, что не отвечало бы требованиям научного подхода к той или иной идее. Я привык к
тому, что существует только одно место, где тебя могут остановить и сказать: «Это не так», — и
доказать, что это не так, — это научное сообщество.Вот почему различного рода публицистика
никак не приветствуется внутри научного сообщества. Здесь рождается мысль — в результате
дискуссии, анализа, корректировки взглядов и позиций. Так осуществляется научный и
технический прогресс человечества. Поэтому научное учреждение, учебное учреждение, высшая
школа — это то место, где непозволительно произносить пустые слова. Я постараюсь сегодня
сказать нечто, что мне кажется очень важным.После такого замечательного представления этих
двух переведенных на армянский язык книг*, может быть, нет необходимости говорить на тему
этих книг. Но, с другой стороны, я думаю, что нечто, связанное с моими размышлениями о свобо-
де, достоинстве и правах человека, можно было бы определить или использовать как некий
методологический критерий для размышлений о самом, может быть, главном — о том, куда мы
идем. Что мы хотим как человеческое сообщество? Каковы цели, которые стоят сегодня перед
человеческой цивилизацией, перед всеми нами? Ведь для того чтобы подробно говорить об этих
целях, необходим какой-то критерий. И мы знаем, что существует масса критериев: у экономистов
— свое понимание того, как должно выглядеть будущее, у политиков — свое. Но мне
представляется, что самым главным и самым фундаментальным критерием для оценки того, что с
нами происходит, и для понимания того, что с нами может произойти, должен быть только один
критерий — это собственно человек, это человеческая личность, потому что все остальное
вторично. А почему вторично? А потому, что Бог, создав человека, вложил в него Свой образ. Мы
носители Божиего образа, мы носители Божественных свойств. Бог обладает разумом,
абсолютным разумом, и человеку Он дал частицу Своего разума. Бог является абсолютной
свободой, и человек обрел дар свободы: он вырывается из русла необходимости, в которое
погружено все мироздание, и представляет собой единственное творение, обладающее
Божественным даром свободы. Вот поэтому мне кажется, что именно человек должен быть
критерием. А что именно в человеке? Могут ли быть критерием его страсти, пороки, преходящая
мода? Конечно, нет. Критерием может быть только то Божественное, что присутствует в человеке,
— образ Божий и является критерием. Но поскольку свобода есть одно из проявлений этого
образа Божиего, то такие понятия, как свобода и достоинство человека, могут быть использованы
в качестве универсальной методологии, применимой для оценки того, что сегодня происходит с
людьми, с человеческим сообществом, и что с ними может произойти дальше.

Очень много бед и страданий род человеческий понес именно из-за своего стремления к тому,
чтобы реализовать свободу. Собственно говоря, стремление к свободе, а вместе с тем и к
справедливости было движущей силой многих общественных процессов, в том числе весьма
конфликтных. Вспомним революционные столкновения, гражданские и международные войны,
которые осуществлялись с единственным стремлением— добиться свободы. Если обратиться к
любому человеку и спросить: «Ты хочешь быть свободным?», — он немедленно скажет: «Да». Ни
один человек не скажет, что он хочет быть рабом, потому что рабство противоположно тому, что
Бог заложил в природу человека. И, тем не менее, как много страданий, как много
несправедливости было явлено в ответ на это неудержимое стремление людей быть свободными.
Я уже не говорю об идеологической демагогии, когда говорили о свободе, а подразумевали что-то
совершенно противоположное, когда просто обманывали людей. Но сейчас мне хотелось бы
сказать о той подмене, когда прямого обмана нет, а есть очень опасное заблуждение. Сегод-
няшнее понимание свободы имеет в своей основе идею человеческой автономии — утверждается,
что человек автономен от других, от социума и от Бога, а потому он является критерием истины.
Современная либеральная философия и рассматривает индивидуум как критерий истины: сам
человек определяет, что хорошо, а что плохо. Ни общественные институты, ни Церковь не имеют
никакого привилегированного права определять критерий нравственной истины — только сам
человек. Возможно, это было бы правильно, если бы в нашу природу не вошел грех.

Когда Дидро говорил о том, что человек рождается светлым и святым, он имел в виду чисто
физическое рождение человека, но он упускал из вида наследственную передачу греха.
Греховность присутствует в природе человека так же, как и свобода, и человек не рождается
абсолютно безгрешным. Во времена Дидро это было трудно понять. Сегодня вам любой генетик
скажет, что через наследственную передачу информации человек усваивает, в том числе, и
предрасположенности, влиявшие на поведение своих родителей и своих праотцев. Современная
наука сможет, расшифровывая человеческий геном, быть может, не сегодня, но завтра точно
указать, что в человеческом геноме является носителем той или иной предрасположенности к
поведению, в том числе и к порочному поведению. Поэтому мнение Дидро было не более чем
прекраснодушным взглядом на человека, который приходит в мир якобы святым. А отсюда
следовало очень простое заключение: ничего не нужно делать, не мешайте человеку быть
свободным — он сам свободно разовьет свой потенциал; снимите все табу, все ограничения, в том
числе религиозные. Нередко религиозные ограничения связывали с таким понятием, как тирания.
Вначале подобные взгляды вошли в сознание французского общества и во французскую
политическую культуру, а затем через Французскую революцию перешли и в Россию, когда сам
факт существования христианской морали стал восприниматься как некая тирания над личностью.
Да и сейчас можно слышать призывы: «Мы должны разрушить табу». Не знаю, как в Армении, а в
России звучали такие призывы: «Давайте раскрепостим наших детей, снимем с них ограничения».
Но если внутри грех, и будут сняты все ограничения, и человек грешный станет единственным
критерием нравственной истины, что произойдет? А произойдет следующее — сколько голов,
столько и умов, сколько личностей, столько и истин. Но ведь так не бывает. Ведь обязательно кто-
то прав, а кто-то виноват. Само по-ставление человека в центр бытия и передача ему права быть
критерием нравственной истины имеет страшные для человечества последствия: происходит
смешение святости и греха, добра и зла, правды и лжи. Появились даже такие термины:
«постмодернистское общество», «философия постмодерна», которая вообще исключает понятие
объективной истины, а вместо объективной истины предлагает идею плюрализма мнений: каждый
имеет право на свою истину, и никто не имеет права никого судить. Нельзя сказать: «Ты прав»,
«Ты виноват», — потому что каждый может сказать: «Я так считаю». Исходя из либеральной
философии и философии постмодерна, каждый человек признается носителем права быть
критерием, в том числе для определения нравственной правды.

Но если мы теряем различие между добром и злом, правдой и ложью, если мы воспитываем в
идее человеческой автономии подрастающее поколение, то как же мы будем отличать добро от
зла? Когда я был совсем маленьким мальчиком, я спросил у отца: «Папа, что такое Антихрист?»
Он рассказал мне, что будет такая личность, которая воплотит в себе зло; эту личность поддержат
все люди — весь мир объединится и поддержит этого человека и, таким образом, проголосует за
зло; а потом этот человек будет реализовывать зло, убивая тех, кто с ним не согласен. «Как же
такое может быть? — спросил я отца. — Как люди могут проголосовать за зло?» Тогда, будучи
мальчиком, я об этом не говорил, но сейчас говорю: как люди могут проголосовать за растление
малолетних? Как люди могут проголосовать за другие невероятные с точки зрения нравственности
дела? А проголосуют тогда, когда будет стерто различие между добром и злом. Когда все будет
представлено с точки зрения прав и свобод человека: «Каждый выбирает то, что он хочет
выбрать», «Не ограничивайте человеческую свободу», «Никаких объективных критериев в сфере
нравственности не существует — только человеческая личность», «Хочешь растлевать
малолетних — это твое право». Сегодня это звучит страшно — еще трудно представить, что такое
возможно. Но несколько десятилетий назад, даже не десятилетий, разве можно было представить,
что в Европе будут уравнены в правах гомосексуальные отношения и естественные отношения?
Если бы такое сказать в университетской аудитории 20 лет тому назад, то люди бы вздрогнули и
сказали: «Это невозможно, это никогда не будет возможно, потому что это противоречит нрав-
ственной правде». А сегодня этот подход не просто декларируется — он законодательно
утверждается, а стало быть, всякая критика является делом противозаконным. Законодательная
система включает в себя отождествление добра и зла, правды и лжи. Тем самым мы движемся
туда, где не может быть жизнеспособной цивилизации. Мы пойдем туда, где гибель, если че-
ловечество утратит способность отличать добро от зла.

Мои размышления в отношении человеческой свободы свелись к следующему: сама по себе


свобода — великий Божий дар, сама по себе свобода — это возможность выбирать. Бог нас не
запрограммировал на добро — кстати, это часто разрушает веру у людей, которые говорят:
«Почему же Бог не наказывает грешников? Где же Бог, когда такое творится — войны,
преступления?..» Бог не запрограммировал нас на добро, подобно тому, как мы заводим
будильник на определенный час. Он бы мог это сделать, Он бы мог создать удивительное сооб-
щество счастливых и святых людей. Но тогда эти люди были бы святыми и счастливыми не по
свободному выбору, а по вложенной в них программе. В них не было бы образа Божия, они были
бы созданы иначе. А Бог пожелал создать нас по Своему образу, вложить в нас дыхание Своей
жизни. Это привело к тому, что человек имеет возможность выбирать. А дальше вопрос о том, что
означает ложный выбор. Это выбор в пользу зла, выбор в пользу смерти, выбор в пользу
разрушения, выбор в пользу насилия. Что означает такой выбор с аксиологической точки зрения?
Мы можем приравнять этот выбор к выбору в пользу добра, но, приравняв, мы утратим различия
между добром и злом. Слава Богу, человечество еще сохраняет эту способность отличать добро
от зла, и потому всякий выбор в пользу зла является злом и не может быть оправдан.

Поэтому свобода, как говорит слово Божие, есть, в первую очередь, свобода от греха, свобода
от зла. Если мы делаем выбор в пользу добра, тогда свобода реализуется в соответствии с
Божиим замыслом. Тогда и созидается личность, тогда и созидаются добрые общественные
отношения, тогда Бог присутствует в истории. К сожалению, эта евангельская концепция свободы
сегодня оспаривается либеральным философским подходом. Я думаю, что абсолютное
большинство людей, живущих сегодня на нашей планете, сохраняет способность отличать добро
от зла. Но особенно важно, чтобы Церковь никогда и ни при каких обстоятельствах — ни под
прямым давлением сильных мира сего, ни под изощренным философским влиянием, ни через
стандартизацию мышления, которая происходит в системе образования, ни через влияние
стандартов масс-медиа и моды — не изменяла Божественному критерию и всегда сохраняла
мужество и способность говорить людям, где добро, а где зло, и воспитывать людей в свободе,
которая ведет человека к личному развитию и помогает ему обретать силу к тому, чтобы
совершенствовать мир.

От этого фундаментального понятия, от этого главного критерия я бы хотел привести к оценке


того, что сегодня происходит в мире. Удивительно: если исчезает глубокое религиозное
восприятие мира и истории, то вакуум заполняется чем-то очень опасным. А чем? Давайте опять
вернемся к человеческой личности, потому что только отталкиваясь от понимания того, что есть
человек, можно прийти к правильным выводам. В человеке присутствует инстинктивное начало.
Инстинкты — это голос физической природы, это Богом заложенная программа выживания
человеческого рода. Без инстинктов мы бы умерли с голода, от жажды, от холода, не продолжался
бы род человеческий; и именно для того, чтобы обеспечить выживание человека, Бог и вложил в
его природу инстинктивное начало — так же, кстати, как и в мире животных. При этом
удовлетворение инстинктов всегда связано с удовольствием — что в животном мире, что у
человека; иначе система бы не работала. А когда удовлетворение инстинктов связано с удоволь-
ствием, система работает вне зависимости от образования, общественного положения,
национальности, возраста — она работает так же, как в животном мире. Удовлетворение потреб-
ностей плоти заложено в нашу природу, но если человек, уподобляясь животным, живет только по
голосу инстинкта, он создает цивилизацию инстинкта, он превращает свою жизнь в животную
жизнь. Ведь мы часто говорим: «Посмотрите, это не люди, это звери», — о тех, кто живет только
на основе инстинктов. Для того чтобы мы регулировали свои инстинкты, Бог и вложил в нас
внутренние духовные силы, разум, волю и чувства, которыми мы можем свободно оперировать, в
том числе уравновешивая наше инстинктивное начало.

Так вот, если мы игнорируем то, о чем я сказал в первой части своего выступления, мы
оставляем в действии лишь инстинктивную составляющую. Духовную составляющую мы
ликвидируем или ослабляем настолько, что она теряет способность уравновешивать
инстинктивное начало. И что же мы видим тогда в сферах пропаганды, воспитания, идеологии?
Остаются лишь очень простые принципы: «Живи так, как ты хочешь жить», «Наслаждайся
жизнью», «Жизнь дана один раз — возьми от жизни все». Ведь это сейчас и происходит. Может
быть, не каждый рискнет так же ясно сформулировать эти принципы, как я сделал сейчас,
намеренно заострив тему, но через мощный масс-медийный поток именно эта философия жизни
сегодня воздействует на наше сознание. И если мы демонтируем духовное, нравственное,
религиозное содержание нашей жизни, то инстинктивное начало с легкостью нами овладеет —
каждым из нас и всем человеческим сообществом.

Сегодня вся массовая культура направлена на потребление. При этом в некоторых обществах
потребление — очень непростая тема, в том числе и в Армении, и в России, ведь мы вышли из
того прошлого, когда нужно было стоять в очередях за самым элементарным. И поэтому желание
иметь больше,жить комфортнее в нашем случае является еще реакцией на наше прошлое. Но
здесь и необходим внутренний нравственный критерий, чувство меры, воспитываемое Церковью
чувство аскезы, осторожное, разумное отношение к потреблению. Ну а если, как я сказал, будет
демонтировано духовное измерение, сняты все табу и человек будет взвинчивать планку по-
требления, что и происходит в некоторых странах? Это животная жизнь — она подавляет
творческое и духовное начала. В результате из жизни уходят очень важные ценности, такие как
подвиг, жертва, любовь к Отечеству, к ближним своим, способность пожертвовать собой ради
другого: «Зачем жертвовать, когда жизнь дана один раз, когда нужно взять как можно больше?
Пускай он сам и жертвует». Но если логически продолжить эти размышления — как же тогда
вдохновить людей на защиту Родины? Как им сказать: «Пойди и отдай свою жизнь»? — «Зачем?
За какую ценность? Моя ценность — вот эта жизнь, комфорт и благополучие. Лучше билетик
куплю и полечу в другую страну, там устроюсь, подожду. А может, никогда больше и не вернусь и
вообще потеряю всякую связь с Родиной». Можно сделать очень много подобных практических
выводов из этой предпосылки. Но самое важное, о чем нужно помнить, — что с разрушением
духовного начала, самой способности ориентировать свободу в сторону добра мы открываем
простор для развития инстинктивного начала человеческой жизни и губим человека.

А что нам помогает сохранять критерий нравственной истины? Какой «общественный ген»
переносит эту информацию от одного поколения к другому? Таким «геном» является традиция.
Традиция — это механизм передачи ценности от одного поколения к другому. В традицию
включаются не только ценностные измерения, но и культурные — мы говорим о культурной,
национальной традициях, традициях в литературе, изобразительном искусстве, музыке. Но
сердцевиной традиции является система ценностей. Каким образом формируется нравственный
облик поколения? Предыдущее поколение передает следующему систему ценностей — через
учебники, книги или непосредственно. Когда мама говорит дочери: «Это плохо», — она не
удосуживается приводить аргументы, она просто говорит «плохо», и говорит не от себя, а как
носительница традиции. И ребенок усваивает это «плохо» и знает, что этого делать нельзя —
«мама сказала», а мама сказала, потому что ей ее мама сказала, а той маме сказала бабушка,
прабабушка и так далее. Ценности, которые сформировали, в том числе, и наши нации,
передаются через традицию. Вот почему сегодня, в условиях глобализации, самая большая
опасность — это разрушение традиции как механизма передачи ценностей от одного поколения к
другому.

И здесь я хотел бы сказать о значении национальной культуры и религиозного фактора в жизни


наших народов. Мне хотелось бы поздравить Армению с тем, как в вашей стране законодательно
выстраиваются отношения с Армянской Апостольской Церковью, которая является носительницей
аксиологических традиций армянского народа. С одной стороны, есть уважение к выбору людей,
есть свобода совести, отсутствует религиозная дискриминация: никого не снимут с работы за то,
что он неверующий или не принадлежит к Армянской Церкви; но, с другой стороны, государство
законодательно выстроило такие отношения с Армянской Апостольской Церковью, которые
подчеркивают огромное значение Церкви именно как хранительницы традиции.

Я думаю, есть еще один очень важный элемент нашей общей традиции — дружба между
нашими народами. Ведь дружба — это то, что происходит на иррациональном уровне. Если
дружба строится на рациональном уровне, то это уже не дружба, а прагматизм: «Ты — мне, я —
тебе». А когда люди соединены чувствами любви или дружбы, это иррационально. В основе
дружбы между нашими народами лежит общность наших аксиологии, общность наших ценностей,
которые сохраняются в случае с исторической Россией, Русской Православной Церковью, а в
случае с Арменией — Армянской Апостольской Церковью.

Мне кажется, если говорить о двусторонних отношениях (не только России и Армении — я имею
в виду Россию, Украину, Беларусь, Молдову, все те страны, которые входят в понятие Русского
мира, Русской Православной Церкви), то нужно обязательно сказать о важности диаспоры.
Армянский народ в значительной степени живет в диаспоре — в результате страшных событий,
которые произошли в истории. Армянский народ живет по всему лицу земли, в том числе в России,
Украине, Белоруссии, и совершает очень важное служение. С одной стороны, армянская диаспора
является органической частью всего армянского народа, с другой — она включена в жизнь других
народов. В случае с Россией это очень активная часть российского общества. И представители
диаспоры — как армянской диаспоры в наших странах, так и русскоязычной диаспоры в Армении
— являются очень важным фактором, связующим наши страны и наши народы.

Я сегодня с большой радостью освятил закладной камень русского православного храма в


Ереване. Как вы знаете, в Москве уже заканчивается строительство замечательного армянского
духовного центра с величественным храмом. Дай Бог, чтобы эти внешние символы нашей общей
принадлежности к единой аксиологической традиции помогали нашим народам всегда чувствовать
плечо друг друга, всегда чувствовать братское расположение.

Я сказал о том, что одной из причин появления армянской диаспоры была историческая
трагедия, в том числе связанная с геноцидом 1915 года. Мы вчера молитвенно помянули жертв
этой трагедии. Я хотел бы сказать: очень важно, что армянское общество помнит об этой
трагедии; нужно молиться за тех, кто погиб. Но вот какая мысль пришла мне вчера во время
молитвы: ведь помнить можно по-разному. Можно помнить и постоянно поддерживать в себе огонь
ненависти. Это тупиковый путь, потому что там, где ненависть, там нет жизни. А можно помнить и
сохранять эту память как священную, как священной была кровь невинных людей, и одновременно
сделать так, чтобы эта память не мешала сегодня развивать отношения, в том числе между
Арменией и Турцией. Это взгляд со стороны — я не хочу входить глубоко в эту тему. Но я глубоко
убежден в том, что те шаги, которые были предприняты в недавнее время по налаживанию
отношений между двумя странами — это правильные шаги. Обе страны и оба народа не могут
быть заложниками прошлого.

В каком-то смысле я имею право говорить на эту тему в этом зале, и вот почему. В начале 1950-
х годов в Москву приехала делегация немецких христиан. Вы можете себе представить — в город,
который еще нес следы немецких бомбардировок, в каждой семье которого погибли люди. И вот
немецкие христиане приехали в Советский Союз для того, чтобы вместе с нашим народом, с
нашими верующими постараться перевернуть трагическую страницу взаимной истории. Прошло
меньше десяти лет с окончания войны, но когда немецкий пастор выступил с проповедью в одном
из московских храмов, то в конце этой проповеди наши люди заплакали и сказали: «Мы вас
прощаем». Тогда заплакала и немецкая делегация.

Простить — это всегда очень трудно. Простить — не значит забыть: «Никто не забыт, и ничто не
забыто», — как говорила Ольга Берггольц. Но прощение открывает возможность для движения
вперед. Важно, чтобы это движение было двусторонним. Мне кажется, что даже самые тяжкие
страницы истории, которые не могут быть исторгнуты из народной памяти, не должны становиться
гирями на ногах народа. Я думаю, что следует приветствовать все добрые намерения армянского
государства, направленные на улучшение отношений со своими соседями. И это никак не
подрывает ни национальной идентичности, ни способности хранить в памяти жертвы своего
народа.
Я хотел бы сказать о том, что обе Церкви, Армянская Апостольская Церковь и Русская
Православная Церковь, активно включены и в решение карабахского вопроса. Это тоже было
очень непросто — встретиться руководителю мусульман Азербайджана и Патриарху-Католикосу
всех армян. Но ведь такая встреча произошла, и не одна. Многие могут спросить: «Почему нет
политических результатов?» А потому, что Церковь не призвана приглашать людей к
политическим дебатам — не в этом наша задача. Наша задача заключается в том, чтобы люди
перестали смотреть друг на друга через виртуальный прицел, чтобы они вдруг поняли, что от
совместных усилий зависит совместное будущее. Я хотел бы поблагодарить Его Святейшество за
то, что он никогда не уклонялся от этих миротворческих акций, был всегда открыт к
взаимодействию, никогда не делал того, что нарушило бы интересы его народа и помешало
дальнейшему важному разговору.

Сегодня я хотел бы огласить то, о чем в Армении еще никто не знает. Я привез Его
Святейшеству приглашение — от своего собственного лица и от лица руководителя азербайд-
жанских мусульман Аллахшукюра Паша-заде — посетить Баку для участия в конференции,
которая будет проводиться Межрелигиозным советом СНГ. Наверное, вы знаете, что существует
Межрелигиозный совет СНГ, в котором представлены и христиане Армении, и мусульмане
Азербайджана. Первый межрелигиозный саммит мы провели в Москве, а второй саммит пройдет в
Баку. Я привез приглашение Его Святейшеству поехать в Баку с тем, чтобы выразить свою
позицию по важным вопросам, которые будут там обсуждаться. Мне кажется, что наша открытость,
которая не имеет ничего общего со слабостью, с потерей национального самосознания и
религиозной идентичности, способна очень многое изменить в этом мире.

Я хотел бы остановиться на еще одной очень важной теме, связанной с самым началом моего
выступления. К сожалению, неправильное понимание свободы и достоинства человека приводит
нередко к неправильному толкованию человеческих прав. Например, совсем недавно Европейский
суд по правам человека осудил Италию за то, что в классах итальянских школ висит распятие.
Критерием были «права человека» — распятие в школе, где 90% детей принадлежат к
христианской Церкви, якобы нарушает права религиозных меньшинств. В результате был вынесен
этот несправедливый приговор. Если вы приедете накануне Рождества в Великобританию, вы там
практически не увидите слова Christmas  — «Рождество». Вместо него появилось непо-
нятное Xmas — нельзя употреблять слово «Рождество», чтобы не обидеть некие религиозные
меньшинства. Спрашиваешь представителей этих меньшинств: «Вас обижает крест в
христианской школе?» — «Нет». — «Вас обижает слово «Рождество»?»—«Нет». Значит, дело не в
религиозных меньшинствах, а в том, что на основе ложной интерпретации прав человека во
многих государствах сегодня устанавливается совершенно новая реальность. Утверждается, что
религиозный контекст не может обеспечить права и свободы всех религиозных меньшинств —
например, католический контекст в Италии, контекст Армянской Апостольской Церкви в Армении,
контекст Русской Православной Церкви в России; чтобы обеспечить равные права, следует
полностью отделить общественную жизнь от религии — якобы только секулярный контекст
обеспечивает равные права. Но что в результате происходит? Итог — не секулярный, а
антихристианский контекст, как в случае с Великобританией и Италией. Вместо секулярного и
нейтрального пространства мы имеем примеры яркой христианофобии.

Когда задевают чувства наших мусульманских братьев, как это было в случае с карикатурами в
Дании, то многие говорят об исламофобии. Важно, чтобы сегодня все мы понимали, что во многих
странах имеет место христианофобия — не просто отказ от традиционного христианского
культурно-исторического контекста, а его замена безбожным и секулярным. Атеистические
взгляды в таком обществе можно исповедовать открыто, а религиозные — нет. Не хочу называть
страну, но мэр одного города, «цитадели демократии», запретил на Рождество ставить елки на
улице, исходя из той самой философии, о которой я говорил. А мэр Иерусалима бесплатно
поставил елки для христианского населения своего города. Поэтому всякая ссылка на
многокультурность и многорелигиозность, которая сегодня используется для вытеснения, в первую
очередь, христианской культуры из жизни современного общества, является очень опасным
симптомом. Я думаю, что мы все, все христиане должны сплотиться, чтобы разоблачить это
явление и не допустить вытеснения христианских ценностей из жизни современной Европы и
современного мира.

В заключение я хотел бы сказать о том, что христианское понимание свободы требует от нас
движения в пользу добра и правды. Если человечество не утратит эту способность употреблять
свободу во имя добра и правды, то человечество сохранится как таковое. Поэтому то, что мы с
вами сегодня осмысляем, имеет отношение не к какому-то остаточному явлению в жизни
современного общества, а имеет отношение к главному — к самому существованию человеческой
цивилизации.

Православие и свобода
"Христианство - губительный принцип,.. /которьй/ рушит
сознание,ставя ему рамки".
Академик В.И.Вернадский. Дневники.

"Поклонение кресту, позорному орудию казни, отобрало


христианству самых внутренне свободных людей".
Священник Александр Ельчанинов.

- На чем ты медитируешь, подруга светлых дней? Какую мантру дашь


душе измученной моей? - поет Борис Гребенщиков. И множество людей
в возрасте от пятнадцати до сорока понимают его: знают, что такое
мантра, что значит медитировать.

Впрочем, речь здесь пойдет не о буддизме. Сейчас об этой религии


многие говорят. Но говорят и знают сейчас, в основном, о буддизме, о
йоге, о Рерихах, о Блаватской. О политике. О науке. О спорте. О вещах
очень или не очень далеких... Но что мы знаем о том, что всегда было и
есть РЯДОМ с нами? Что мы знаем о православии?

Мы (я буду говорить "мы", потому что православие не учит делить живых


людей на своих и чужих, на спасенных и неспасенных, не ставит
крещеного выше некрещеного; каждый может погибнуть, и каждый
может обрести спасение) - мы жаждем свободы. Это главная ценность
современной цивилизации - свобода. "Пусть мне ничего не навязывают,
пусть мне покажут, и я сам стану выбирать все лучшее" - вот наш девиз.

Что же, пусть будет так. Но из чего выбирать и что выбрать? Если,
например, выбор заключается в том, чтобы выбрать между Кока- и
Пепси-колой, то это, согласитесь, не более чем профанация выбора. Или
если наша свобода предполагается в пределах двух измерений, и никак
не хочет учитывать третьего - то это свобода... ползать по плоскости.
Наконец, если решая вопрос "как жить", мы заранее отказываемся
рассматривать православный ответ как одну из серьезных альтернатив -
то, значит, и выбор наш является менее свободным.

Какая же это свобода выбора, если у нас с вами знаний о вере отцов
значительно меньше, чем о тибетской Шамбале?!
***

Кто-то из нас скажет: "Да знаем мы эту самую веру! Знаем мы эти свечки,
иконы и поклоны, эти стращания адом за "грехи" и обещания райских
кущ.

А все-таки - знаем ли? Помним ли?

Россия, начало 20-х годов. Один из тысяч эпизодов тогдашней


действительности: на краю братской могилы выстроены сорок
арестованных. Это сорок "церковников" -как их тогда называли -
совершенно разных по возрасту и образованию людей.

Работник ВЧК приставляет к голове очередного "церковника" револьвер


и спрашивает "Есть Бог? Если скажешь "нет" - мы тебя отпустим". И вот
каждый из этих, в жизни своей очень разных людей, коротко отвечает:
"Есть"…

Их расстреляли.

Но зачем они решили умереть? Допустим, все они примитивные,


дремучие фанатики, верящие всяким "бредням". Но ведь почему-то из-за
этих "бредней" безоружных и, по существу, ничем не способных
помешать новой власти людей понадобилось арестовывать,
допрашивать, охранять, держать в камерах, а потом расстреливать!

В то время обвиняли либо в "контрреволюционной деятельности" - за


призыв сохранять личную веру в Бога и воспитывать в православии
детей. Либо - "за сопротивление изъятию церковных ценностей".

С первым обвинением, как говорится, все ясно. А что касается второго...


Многие ведь и сегодня считают священников и клириков просто
хитрыми (или не очень хитрыми) приобретателями - типа отца Федора
из "Двенадцати стульев". Такие люди, конечно же, есть среди тысяч
церковников.

Но о. Федор, который кажется таким "типичным" батюшкой, вряд ли


стал бы так упорствовать в богословском споре, если спор этот окончится
не обретением стуле бриллиантами, а пулей в лоб!

Однако в сотнях, да теперь уже тысячах известных случаев мучительства


и уничтожения священников и диаконов, просто верующих - все они
оказались готовы погибнуть не за богатства, не за капиталы, а за свою
веру.

Вот другой пример. Профессор Войно-Ясенецкий (с 20-х годов -


архиепископ Лука), замечательный хирург, ученый и, одновременно,
священнослужитель, был в 30-е годы арестован. Он выжил, вновь
оперировал и даже удостоился Сталинской премии за книгу "Очерки
гнойной хирургии". И тем не менее, и до, и после своих злоключений
профессор упорно отказывался приступать к операции без молитвы и
крестного знамения! И более того - упорно не желал выступать на
научных конференциях и лекциях в мирской одежде! - Почему?

Хорошо ли мы понимаем причины, заставившие людей делать выбор в


пользу православия?

***

Когда-то в древности жил (не у нас - в Сирии) христианин Авраамий. Он


пошел проповедовать свою веру жителям одного языческого поселка - а
они его избили и вывели вон. Авраамий лишь только чуть-чуть
поправился - снова пошел в поселок, и его избили буквально до
полусмерти и пообещали в следующий раз просто убить. Но прошло
недолгое время, и старец опять был в поселке – хотел рассказать людям о
своей вере или умереть от их рук…

И тогда язычники задумались: что же это за вера такая, что человек


готов умереть ради возможности рассказать о ней? Решили выслушать
Авраамия. Выслушали. Стали спрашивать еще и еще. Стали обдумывать
каждое слово... и, наконец, приняли христианство.

У тех язычников были свои, собственные "боги", много "богов". Мы чем-


то похожи на них. Наша свобода - это многобожие, поклонение сотне
кумиров сразу. Нам нравится и Христос, и Будда, и Лев Толстой, и
Маркс, и Ницше.

В нашем "пантеоне" много личностей и теорий, часто


взаимоисключающих - ведь мы современные, образованные люди, мы
смотрим на вещи широко. Но вот мы, знатоки философий и сторонники
свободы выбора, вдруг отвергаем православие! Не потрудившись
вникнуть в его суть, вопреки собственной же логике (ведь выбор наш из-
за такого "вычеркивания" становится неполным).
Это же явный изъян нашей "свободы"! Мы читаем "навороченные" книги
о культах Востока, продираемся сквозь тома Марксова "Капитала",.. а
прочесть жизнеописания святых (причем уже есть замечательные книги
о подвижниках нынешнего, XX века!), открыть труды если не древних
"отцов Церкви", то хотя бы наших современников: митрополита Антония
Сурожского, диакона Андрея Кураева, иеромонаха Серафима (Роуза) или
по крайней мере, книги, специально написанные для всех священником
Александром Менем - нам почему-то кажется "ненужным", "неважным",
лишним...

И в храм войти нам помешает что или кто угодно, включая "злую
старушку" - это поистине опаснейшее существо, перед которым меркнет
жуткий образ современного рэкетира!

Ну давайте же, наконец, вдумаемся: разве особенность церковно-


славянского языка, "красивости" духовной литературы, отсутствие
навыка к восприятию иконы или, наконец, пресловутое раздражение на
"злую старушку" - настолько серьезные причины, чтобы отказаться
познать веру, которая говорит нам о смысле жизни и готова ответить на
вечный и главный вопрос "зачем мы живем"?!

Или мы боимся получить ответ, который нас не устроит?.

Вероятно, так называемая православная христианская "миссия"


действительно парадоксально слаба на нашей российской земле.
Парадоксально - потому что сейчас "нашу" веру начинают узнавать,
понимать и принимать англичане и американцы, укрепляются
православные церкви в Японии, Индии(!), во многих африканских
странах.

Возможно, церковные общины у нас здорово замкнулись. После целых


эпох государственных гонений и запретов, и никак не подберут ключей к
сердцу тех, кто о вере не знает.

Но создается впечатление, что главная причина отказа – все же не в


этом, а в нас самих.

Православие либо сводят к форме (обрядам, одеждам, языку), либо


искажают и отвергают самую суть веры, ничего толком еще не поняв
(точно так же, впрочем, действуют и многие "принимающие" как
православие, так религии Востока).
В наполненном мифами общественном сознании Церковь предстает
либо этнографическим заповедником, либо очень крупной и
фанатичной сектой. Сектой, считающей всех вокруг "грешниками",
судящей, осуждающей и стращающей всех "своими" адскими муками.
Христианство представляется "губительным принципом", который, по
словам Вернадского, "рушит сознание, ставя ему рамки".

Естественно, для многих людей усиление православия кажется опасным


явлением, представляющим реальную угрозу "идеалам современной
жизни" и в целом - избранному курсу на "свободу" и "плюрализм". Кроме
того, растет число тех, кто считает "фанатичность" православного
христианства источником конфликтов и нестабильности в обществе,
потерявшем единство в вере.

И в этом - удивительная параллель между нашей эпохой и древностью:


теми веками истории Римской Империи, когда христиан гнали, боялись
и ненавидели.

***

Многие ли сегодня знают, а в чем, собственно, обвиняли римские власти


христиан? За что пытали и убивали? Как объясняли необходимость
тотального искоренения этой религии?

Ведь Римская Империя (как это ни покажется кому-то странным) - это


классическое правовое государство (недаром римское право является
обязательным предметом в юридических ВУЗах). С четко очерченными
правами и обязанностями граждан. С широчайшим религиозным и
идейным плюрализмом. С очень сильной судебной системой. Поэтому,
например, когда иудеи попытались устроить расправу над христианином
- апостолом Павлом, власти вывели его из Иерусалима под мощной
охраной: разве можно было допустить бессудное убийство римского
гражданина!

И, однако же, римский суд в конечном итоге осудил и ап.Павла, и тысячи


других христиан на мучительную смерть. А еще тысячи погибли во время
римских гонений II - III веков и вовсе без суда - как и в России первой
половины XX века.

Это противоречило человеческой логике - большинство осужденных


являлись лояльными подданными, хорошими тружениками, воинами,
учеными людьми. Среди казненных во времена Римской империи было
много государственных деятелей, военачальников, даже членов
императорских семей (например, святая великомученица Екатерина)!
Причем они даже не были непосредственно опасны - а были лишь
опасны потенциально, т.е. считалось, что эти люди угрожали
"общественной безопасности", "солидарности" империи.

А империя в то же самое время признавала законным! всех


почитавшихся на ее территории богов. Включая и Единого Бога древних
иудеев!

Римские императоры вообще боялись государственной нестабильности


намного больше, нежели Бога. И поэтому их не устраивал именно
Христос. До мифологических маленьких божков, им не было дела. Они
оказались достаточно "широки", чтобы стать идолами римского
Пантеона, а вот Христос был недостаточно широк для язычников, и при
этой своей "узости" в римский Пантеон не вмещался!

Христос был опасен. Языческие "боги", в отличие от Христа, не


требовали от каждого человека подлинного духовного и нравственного
выбора. А значит - не подрывали пусть построенную на лицемерии и
неправде, но внешне стабильную имперскую систему, не противоречили
государственной идее (которую точнее всего можно было бы выразить
поэтической строкой "паситесь, мирные народы").

Идея провозглашала Рим великим, вечным, незыблемым, а римского


императора - пастыря послушных народов - ставила как бы НАД
нравственными понятиями, оправдывала все его деяния и преступления,
лишь бы они укрепляли "вечное" царство...

И против тех, кто смел открыто верить иначе, против тех, чей Бог даже в
"унижении" казнимого, даже в распятии продолжал проповедовать и
раскрывать Царство Высшее - устраивались беспрецедентные по
тогдашнему масштабу гонения.

Ведь если есть действительно Вечное, подлинно Всеобщее Царство,


значит земная империя Рима – невечная, не незыблемая?! Значит, ее
император ответит за все содеянное - перед Богом; по единому для всех
нравственной закону; в этом самом Царстве Божием, где, по слова
апостола Павла, "нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного"… т.е.
там, где все равны?!

Это была та идея за которую императоры готовы были убивать... А


христиане - умереть.
Потому что для римских язычников их религия являлась неким
культурным досугом, а для христиан вера была больше, чем вопросом
жизни и смерти: делом спасения души.

***

Рим веками боялся христиан, долгие годы благоволил гражданам-


язычникам, а гибель встретил под ударом совершенно неизведанного
врага - язычников-варвар. От былого могущества ничего не осталось. И
единственной реальной, живой и необходимой людям традицией,
связывающей нас с тем далеким миром, оказалось… христианство!

Идея Царства Божьего как будто бы победила идею "вечного"


человеческого царства.

Но в широком общественном сознании все осталось по-прежнему.


Возникали и исподволь "нависали" над христианством новые империи,
гибли, уступая место новым государствам - уже без Христа.

Идея власти мельчала, дробилась, и теперь уже каждый человек хочет


сам быть пусть не царем - так хоть "маленьким принцем" на своей
"планете". Только, если проводить аналогии со сказкой Экзюпери, из нас
получаются не маленькие принцы, а все больше незадачливые короли,
повелевающие" Солнцем, биржевики, закладывающие звезды в банк,
или просто горькие пьяницы...

Человек вновь создал себе пантеон богов и героев, где, как и в римские
времена, стоят рядом Венера, Астарта и Иисус Христос (были и такие
сочетания в императорских молельнях!). И опять (простите за это
неудобоваримое слово) плюрализм развязывает нам руки, ставит нас
выше Закона, "освобождает" на свой лад.

Причем эта "свобода", в отличие от православия, действительно не


ставит сознанию рамки. И таким образом... рушит наше
"неограниченное", слепое сознание.

Ведь без рамок свобода хороша на равнине. А если нет барьеров на


крутой горной дороге?

Ведь сознание - вещь аморфная; оно рушится если его не


структурировать, если не поставить рамки!
Православие своими "рамками" пытается предупредить от падения, но
не загородить путь, не лишить свободы двигаться. Более того. Именно в
православии открывается новая степень свободы - ведь движение здесь
не налево-направо, а вверх!..

Но тут-то мы и говорим "стоп". Мы не терпим, чтобы нас поучали.


Именно поэтому если нас самих пытаются предупредить о том, что "жить
как хочется" не синоним свободы, что свобода не в том, чтобы побольше
набрать, а в том, чтобы ВЫБРАТЬ - наше самолюбие восстает, и мы
затыкаем уши.

Мы, на поверку, чрезвычайно нетерпимы. Поэтому как и прежде в нашей


кумир не никто: ни Христос - придуманный нами, такой, какой нам
нужен, ни Маркс, ни Фрейд ни Бакунин - не добьются от нас покаяния,
отчета в своей дурной жизни.

Это - и есть свобода в нашем нынешнем понимании коварная и


неверная. Она подразумевает бесконечное самооправдывание и
осуждение всех, кроме себя. Она предлагает огромный выбор самых
безыдейных идей, самых бесполезных предметов, самых
безнравственных мыслей и поступков. Она оправдывает, угождает,
лакействует, ведет в "заветные" тупики, заводит в "живописные"
расщелины - пока не изведет человека до конца. До болезни, несчастья,
смерти, когда никакой возможности двигаться, никакой "свободы" не
будет и в помине.

Модная псевдосвобода отступит, чтобы предать своего "клиента",


оставить его страдать в одиночку.

И человек может умереть, так и не понявши, что свобода есть не выбор


удобств. Что всю жизнь ему нужна была только одна, настоящая Истина,
которая и есть подлинная свобода! Которая не предаст... Он поймет это
потом, после самой своей смерти...

А рядышком, в соседнем храме, в непрочитанной Книге, в сердце


незнакомого верующего человека, вокруг и внутри его - продолжит жить
мир тысячелетней православной веры. Этот мир открывает тайны бытия,
отвечает на самые страшные вопросы, он освобождает и он не дает
умереть - потому что Бог однажды победил смерть...

Так давайте же прежде чем сделать "свободный выбор", узнаем, что такое
православие. И, возможно, именно эта вера не оставит вас никогда.
Понимание свободы личности в
Христианстве
31.01.2017 ДИАКОН АРТЕМИЙ СИЛЬВЕСТРОВ БОГОСЛОВИЕ, ВЫБОР РЕДАКЦИИ

Magna est libertas posse non peccare; sled maxima libertas – non posse peccare (Велика
свобода – быть в состоянии не […]

Просмотров публикации 18 871

Magna est libertas posse non peccare; sled maxima libertas – non posse peccare (Велика
свобода – быть в состоянии не грешить, но величайшая свобода – не быть в состоянии
грешить) – так выразил свое отношение к свободе христианский святой блаженный
Августин.

Однако в современном мире понимание свободы человека, как юридической презумпции


неограниченного самопроявления является главенствующим, исчерпывающим и, можно
сказать, единственным «правильным» пониманием свободы. В то же самое время многие
с тревогой отмечают, что та катастрофическая моральная и духовная деградация,
являющаяся безусловным фактором жизни современных «цивилизованных обществ»,
имеет своим источником и главнейшей причиной как раз таки фактически
неограниченную свободу человека. Что же с христианской точки зрения является
подлинной свободой и как данное понимание можно соотнести с «правами человека»?
Разрешение данной проблемы неминуемо ставит перед нами вопрос – что есть человек:
высокообразованное животное или тайна личности? С чем мы соотносим понятие
свободы – с телом человека или с его личностным началом?

Еще целый ряд древнегреческих философов полагали, что человек заключает в себе
вселенную, священник Павел Флоренский транслировал эту идею таким образом:
«Человек — это сокращенный конспект мироздания»[i]. Однако христианские мыслители
пошли дальше и указали, что человек – это великая вселенная (макрокосм), в то время, как
окружающая его вселенная есть микрокосм. Свт. Григорий Богослов говорил так:
«Человек — великий мир в малом»[ii] (макрокосм в микрокосме). Действительно,
человеческая природа наличествует всем тем, что присутствует в видимом мире –
материей, биологией, психологией, рассудочным началом. Однако космос не имеет того,
что дано человеку: аналитических, созерцательных и смысловых интенций, способности
выражать данное осмысление посредством символов (языка, культуры), нравственных
категорий (понятий совесть, достоинство, стыд), разумной воли (позволяющей определять
себя относительно добра и зла). Наконец вне человека не существует духовного
«горизонта» (раскрывающегося в понятиях добродетели и греха, чистоты души и
скверны).

Христианство утверждает, что в результате грехопадения первых людей человеческая


природа получила онтологическое повреждение, она «расщепилась» на самостоятельно
функционирующие «фракции» разума, сердца и тела (психосоматическое существо
человека). Каждая из данных «фракций» возымела свою «суверенную» волю, в результате
чего внутренняя жизнь каждого человека представляет собой ежеминутную борьбу между
различными желаниями, потребностями, устремлениями и убеждениями. Однако над этим
«парламентом» всегда присутствует некий «спикер», или «метафракция», который в
каждом конкретном случае позволяет человеку выступить, как единое ответственное
лицо. Именно это лицо (персона) принимает то или иное решение и представляет
преференции той или иной «фракции» человеческой природы. Это лицо есть личность
человека. Личность есть несводимость человека к его природе. Под природой понимается
совокупность всех онтологических характеристик человека, присущих всем людям и
отличающих человека от всего прочего мира, личность же несет в себе некое
исключительно индивидуальное начало в каждом из нас. Природа отвечает на вопрос
«Чья?», личность отвечает на вопрос «Кто?». Природа – это «моя», а личность – это «я».
Именно личность имеет имя. В религиозном лексиконе личность часто соотносят с
образом Божиим. Личность обладает телом и душой и таким образом являет то единство,
которое называется человеком. Человек – макрокосм потому, что вмещая в себе все, что
присутствует в мире (атрибуты природу), он несет в себе еще нечто, чего весь мир
вместить не может и чего не имеет: образ Божий и Божественная благодать, благодатное
Богосыновство, разум, личность, совесть (атрибуты личности).

В связи с вышесказанным свобода является атрибутом личности, а не природы


человека. Свобода – это способность человека  (личности) начинать действие (или
ряд действий) от себя самого, а не по какой бы то ни было причине. Там где
присутствует некая «причина» невозможно говорить о свободе, ибо свободное решение не
вынуждается чем либо. Весь неорганический и органический мир (включая природу
человека) связан цепями необходимости, все подчинено закону детерминизма и любые
происходящие в нем процессы имеют соответствующую каузальность (причинность)
и только личность обладает пространством свободы, в котором она способна принять
некое твердое и единое решение, не обусловленное природной необходимостью. Это в
свою очередь не позволяет нам оправдывать свои поступки природной закономерностью и
взывает к жизни фактор личностной ответственности человека. Данное качество есть одна
из характеристик подчеркивающих исключительную уникальность личности человека в
этом мире. Человек возвышается над миром именно потому, что не все в самом человеке
объяснимо из законов того мироздания, в которое погружена его природа (физическое
тело, психосоматика). Не все в человека родом из мира сего.

Итак, первым, что надлежит принять во внимание в контексте споров о пользе или вреде
гражданских свобод (прав человека) является как раз таки фактор сложносоставности
человека. Не секрет, что большинство различных зависимостей (как химических, так и
психологических) имеют своей подлинной причиной самого человека, а не внешние
обстоятельства его жизни (дефицит прав и т. п.) Подлинная свобода начинается там, где
человек научается быть свободным в себе самом, в своей «малой вселенной». От чего
в данном случае он может быть свободен? От неадекватных «запросов» своей природы и
чувственных манипуляций с ее же стороны. Напомним, что полноценной свободой
обладает только личность (а не природа), но и нуждается в этой свободе опять же только
она (личность, а не природа). Природа является инструментом личности, свободная воля –
«рычагом» реализации личности в природе и подлинной свободой человека является
способность богоустремленной личности правильно распоряжаться потенциями
своей природы. Современная же «борьба за права человека» характеризуется тем,
что неограниченную свободу получает не личность (не личностное начало в
человеке), а сиюминутные и ситуативные, подчас примитивно плотские и низменные
желания поврежденной человеческой природы.

Можем ли мы описать духовную «механику» зависимости личности человека от его


природы? Да, но тогда нам потребуется детально рассмотреть те онтологические
процессы, которые вошли в природу человека вследствие грехопадения. Прп. Максим
Исповедник считает, что качества первозданного человека были «полностью
согласованными между собою»[iii]. Однако вследствие грехопадения по словам свт.
Иоанна Златоуста прародители «лишились покрова бессмертия, отнята была одежда
славы, обнажилось тело и осталась уже одна земля»[iv]. Однако человек не остался без
покрова. В Книге Бытия мы читаем: «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды
кожаные и одел их» (Быт. 3: 21). Под кожаными одеждами свт. Григорий Богослов
понимал «грубейшую, смертную и противоборствующую плоть»[v], отныне человек,
нарушивший благодатную связь с Источником жизни – Богом, стал жить, как пишет прп.
Макарий Великий «собственным своим естеством»[vi] и стал смертным. В первозданном
человеке духовная сфера его жизни определяла его бытие, биологическая же
составляющая человека ей, безусловно, подчинялась. В «новых условиях» тело человека
стало дебелым, его природа стала животной, биология (инстинкты) стала превалировать
над духом.

Итак, кожаные одежды есть совокупность всех природных зависимостей и склонностей


человека (включая т. н. естественные потребности), его «приземленное» бытие (сродное с
бытием животного мира), его духовная грубость, ограниченность его природы в
отношении воздействий внешних стихий. Этими одеждами облачена природа человека:
весь его душевно-телесный организм (психосоматический состав). Свт. Григорий Нисский
свидетельствует: «одежда – это то, что одевается на нас извне и на время и
предоставляется телу, не делаясь частью его природы»[vii]. Современный греческий
богослов Неллас Панайотис говорит: «все дело во всецелом овеществлении человека, в
смешении его с бесконечной изменчивостью вещественных элементов, с непрестанным
страдательным изменением»[viii]. Данная «вещественность», «неразумность»,
«бессловесность» охватывает весь человеческий психосоматический состав, куда согласно
свт. Григорию Нисскому относятся «наслаждения и слава и преходящие почести и
скоротечные радости плоти… чувственные удовольствия, гнев, чревоугодие, ненасытная
жадность и подобное этому»[ix]. У апостола Павла есть замечательные слова: «живущие
по плоти Богу угодить не могут» (Рим. VIII, 8). В своих комментариях святитель Иоанн
Златоуст отмечает: «Под именем плоти Павел и здесь разумеет не тело, не сущность
тела, а плотскую и мирскую жизнь, исполненную роскоши и распутства, которая целого
человека делает плотью»[x].

В связи с тем, что с христианской точки зрения человек является духовным


формирующим принципом для всего физического мира, соответственно духовное
состояние человека (как совершенствование, так и деградация) неминуемо отражается на
состоянии всего окружающего мира. Свт. Григорий Палама писал так: «Человек — это
большой мир в малом, является средоточием воедино всего существующего,
возглавлением творений Божиих»[xi]. Свт. Иоанн Златоуст говорит, что до того, как Адам
совершил акт грехопадения, все животные подчинялись ему, как властителю. Однако уже
после греха (и соответственно происшедших изменений, искажений, как в человеческом
естестве, так и в мире фауны) животные не узнали в Адаме прежнего господина, и,
почувствовав некую вынужденную волевую независимость, превратились во врагов. С
известной долей условности позволительно провести некую аналогию между природой
(фауной) и природой человека. Можно сказать так: природа человека почувствовала
некую вынужденную волевую независимость и обратилась против личности.

Итак, ненормальность, неполноценность, ущербность человеческого естества, его


нравственное несовершенство, болезненность, смертность есть объективная реальность
бытия человека. В христианском богословии данная расщепляющая «одежда тления»
именуется «первородным грехом» (не путать с «прародительским грехом»). Данное
повреждение является источником всевозможных болезненных душевных метаний,
мечтаний, чувств, желаний, идей, мыслей. Личность, будучи не в силах совладать с
«бурей» кожаных одежд «рычагом» воли приводит грех «в действие», совершается
акт личного греха. В силу дебелости естества человеческая личность лишена принципа
полноты познания и целостного восприятия окружающей действительности, а
соответственно склонна обманываться, устремляясь к эфемерным (с точки зрения
вечности несуществующим, а потому ложным) реалиям (ἁμαρτία – промах, грех, λόγος
φαντασtikos – ложная мировоззренческая цель). Именно в этом сама суть несвободы
человека. Поэтому, когда христианские мыслители говорят о том, что «подлинная
свобода человека – это свобода от греха», то за этой (не всегда в достаточной степени
понятной светскому человеку) фразой, скрывается очень глубокая и актуальная мысль.
Кант говорил: «Под свободой в космологическом (онтологическом – А. С.) смысле я
разумею способность самопроизвольно начинать состояние. Свобода в
практическом смысле  (нравственном, духовном – А. С.) есть независимость воли от
принуждения чувственности»[xii]. Именно об этой свободе забыло современное
общество.

В документе Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе правах


человека в частности говорится: «Злоупотребив свободой выбора (αὐτεξουσίῳ), человек
утратил другую свободу (ἐλευθερία) — свободу жизни в добре, которую он имел в
первозданном состоянии. Эту свободу человеку возвращает Господь Иисус
Христос: «Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны (ἐλεύθεροι) будете (Ин.
8, 36)»[xiii]. Сама суть  христианской веры заключается в том, что согласно словам прп.
Иоанна Дамаскина «Бог нашел благоприличнейшее разрешение безвыходного
положения»[xiv]. Бог Слово (Вторая Ипостась Пресвятой Троицы) Иисус Христос
добровольно воспринял тленное человеческое естество (последствие грехопадения),
подчинился условиям поврежденного мира, воспринял смерть на Кресте, сошел в ад и
воскрес из мертвых для того, чтобы согласно словам прп. Максима Исповедника «чрез
Себя и в Себе обновить естество человека»[xv]. Свт. Кирилл Александрийский пишет «Во
Христе как в начатке природа человека возводилась в обновлении жизни, почему и
вторым Адамом назван в Божественных Писаниях»[xvi]. Христос дает возможность
духовного рождения каждому человеку, принимающему Его получить семя новой жизни в
самом себе и тем преображает человеческое естество до богоподобного состояния. Новое
духовное рождение сопряжено с сознанием и волей человека, т. е. с его личностью, с его
обращением к Спасителю. С помощью Евангелия, Священного Предания, Церковных
Таинств, духовного водительства человек входит в дыхание той жизни, которая дает
возможность приобщения человека к истинному благу, которое есть жизнь вечная.

В контексте всего вышесказанного не стоит воспринимать кожаные одежды, как некое


абсолютное зло, напротив – эти одежды является благой защитой человека от
абсолютного зла. Более того, сама телесная смерть не является уничтожением человека,
но, напротив, является необходимым условием для воссоздания его природы уже в
преображенном, непадательным состоянии. В этом отношении человеческая смерть и
последующее воскресение осуществляют последний этап в величайшем процессе
перерождения человека, перехода из душевного бытия в духовное, от тления к нетлению,
от смерти к жизни.  Начинается этот процесс в рамках земного бытия человека, когда
богоустремленная личность овладевает кожаными одеждами и заканчивается смертью для
греха и воскресением для святой жизни. А Источник этой жизни – Иисус Христос.
Кожаные одежды – это одежда противостояния смерти. Можно понимать их как новую
организацию жизни, новый модус бытия, – необходимый как спецодежда в неестественно
трудных условиях. Современный греческий богослов Неллас Панайотис говорит:
«Относительно положительные условия “кожаных риз” преподаются самоизгнанному
человеку как второе благословение. Бог прилагает их как второе естество к
первоначальному – с тем, чтобы, правильно пользуясь ими, человек мог выжить и
достичь своей цели во Христе»[xvii]. Именно кожаные одежды могут и должны стать
орудием раскрытия личности, образа Божия в плане достижения им Божественного
подобия. В данном контексте свободой является способность личности управлять
своей природой, использовать потенциал кожаных одежд для праведной жизни.

Как писалось выше факт несводимости человека к миру «земли», к «царству»


детерминации может быть объяснен исключительно неотмирным началом бытия
человека, человек – «гражданин иного Царства», он создан Богом, а соответственно все
качества человеческой личности – есть образ Божественных качеств, в том числе и
свобода.  Божественная свобода есть независимость Бога в Его бытии и действиях от
кого бы то ни было.   Бог есть абсолютное Благо, Его действия есть благо и в Своих
благих действиях и промыслах Он свободен от любых препятствий. При этом Бог всеблаг
и соответственно не делает зла, т. к. зла в онтологическом плане не существует,
поскольку зло есть искажение добра, направленность личности к ложной цели. Бог
неизменен, всеблаг и всезнающ, а соответственно свободен от заблуждений и
необходимости выбора. Человек в силу своей ограниченности не обладает абсолютным
знанием и в силу этого понужден выбирать. И очень часто причиной его жизненных
нестроений является как раз таки неправильно сделанный выбор. Применительно к
существу человека можно сказать – Бог свободен от зла, заблуждений и греха. К этому
идеалу свободы от греха призван и человек  – «познаете истину, и истина сделает вас
свободными» (Ин. 8: 32). Иными словами – соединившись со Христом, Истиной через
стяжание Святого Духа человек освобождает свои волю, чувства и разум от заблуждений,
от воздействия греха. Таким образом обретается полноценная свобода личности.

Если же личность направлена не к Богу (отказавшись от естественного движения), то


ввиду отсутствия иных естественных и подобающих существу личности (образа Божия)
направлений таковая отдает себя на служение чувствам, стихиям мира детерминизма. В
таком случае свобода вырождается в «пятое колесо», в инструмент формирования самых
различных несвобод и зависимостей. Через потерю веры и благодати личность человека
становиться несвободной от образуемых в ее природе склонностей (и неспособной с ними
бороться), самих желаний (не соответствующих подлинным интересам личности) и путей
к достижению предмета желаний. Свободный человек во Христе характеризуется тем, что
его личность способна давать нравственную оценку («ответ») природным желаниям плоти
и души, а также властвует над неразумной волей (влечением, инстинктами) кожаных
одежд, направляет таковую в соответствии с подлинными интересами личности. И грех не
может воздействовать на такого человека.

Свобода человека характеризуется благодатной волевой способностью личности не


допускать бездумного, безрассудного (инстинктивного) составления неких (чаще всего
превратных) рефлекторных «представлений» об окружающем мире. Ибо таковые
перерастают в сформировавшиеся, закрепившиеся в человеческой природе,
самостоятельные (т. е. фактически не подлежащие контролю со стороны личности) вкусы,
пристрастия, привычки (сиречь – условные рефлексы). С этим личность живет и способна
прожить всю жизнь, ориентируясь на «компас» своих эмоций (по аналогии с известным
произведением Ж. Верна), который подчинен лежащему под ним «топору» желаний.
Итогом такой жизни будет тот самый ἁμαρτία – промах, грех – деградация личности,
изменение ее богоподобной сущности, «оскотинивание» человека. Прп. Марк Подвижник
говорил: «Закон свободы читается разумом истинным, понимается деланием
заповедей»[xviii], ибо «… где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3: 17).

Напомним, что именно христианская вера открывает миру тайну личности, ее


исключительное достоинство, которое позволяет говорить об уникальном статусе каждого
человека на земле. Именно в мире христианской культуры (а не мусульманской и не
культуры восточных религий) возникают, осуществляются и эволюционируют идеи
различных социальных свобод, т. е. прав человека. Даже либерал Герцен вынужден был
признать, что «личность христианина стала выше сборной личности города; ей
открылось все бесконечное достоинство ее – Евангелие торжественно огласило права
человека, и люди впервые услышали, что они такое»[xix]. Однако при этом христианство
настаивает, что подлинные права человека – это права его духовной личности, а не его
животной природы – «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была
поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу». (Гал. 5,13). В Основах
учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе правах человека говорится:
«Слабость института прав человека — в том, что он, защищая свободу
выбора (αὐτεξουσίον), все менее и менее учитывает нравственное измерение жизни и
свободу от греха (ἐλευθερία)»[xx].

Свобода – это проявление бытия, которое будучи изначально дано Богом, реализуется в
рамках тварного мира, но абсолютным законом бытия является любовь.
Соответственно только те социальные права и свободы человека христианство
оценивает положительно, которые способствуют воспитанию в человеке истинной
любви, сохраняют его нравственное достоинство  и максимально оберегают
общество от греха, т. е. от всех видов личностной зависимости. Неллас Панайотис пишет:
«Любовь и есть точное содержание и подлинное проявление свободы, которая – будучи
полнейшим согласием личности с Богом, миром и людьми – на деле противоположна
индивидуально мыслимой независимости. Свобода как человеческое состояние
тождественна любви. Любовь и есть свобода»[xxi]. Только в границах любви свобода
приобретает то положительное качество, которое рассматривается в христианстве, как
драгоценное свойство возвышающее личность на уровень подлинного образа Божия.
[i]   Флоренский Павел, священник, Микрокосм и макрокосм // Богословские труды. Сб. 24.
М., 1983, с.234.

[ii]  Григорий Богослов, свт. Слово 45 // Творения. Свято-Троицкая-Сергиева Лавра, 1994.


Т. 1. С. 665. и Стихотворение о смиренномудрии, целомудрии и воздержании // Там же. Т.
2. С. 179.

[iii] цит. по http://www.verapravoslavnaya.ru/?Nellas_Panaiotis__Kozhanye_rizy#30

[iv]  Иоанн Златоуст, свт. О творении мира. Беседа 6//Творения. B 12 т. Т. 6. Кн. 2. –


СПб., 1898. С. 809

[v]  Григорий Богослов, свт. Слово 38. На Богоявление или Рождество Спасителя //
Собрание творений: В 2 т. Репринт. Т. 1. – СТСЛ, 1994. С 528

[vi]  Макарий Великий, прп. Беседа 12,2 // Духовные беседы. Репринт. – СТСЛ, 1994. С. 93

[vii] Григорий Нисский, свт. Огласительное поучение 8-е, PG 45, 33CD.

[viii]  http://verapravoslavnaya.ru/?Nellas_Panaiotis__Kozhanye_rizy

[ix]  Григорий Нисский, свт. На тех, кто заснул, PG. 46, 524D.

[x]  Иоанн Златоуст, свт. Беседы на Послание к Римлянам 13, PG. 60, 517.        

[xi]  Цит. по: архиеп. Василий (Кривошеин). Аскетическое и богословское учение св.
Григория Паламы // архиеп. Василий (Кривошеин). Богословские труды 1952-1983 гг.
Статьи, доклады, переводы. — Нижний Новгород, 1996, с. 120.

[xii] Кант И. Соч. Т. 3. М., 1964. С. 478

[xiii]  Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах


человека http://www.patriarchia.ru/db/text/428616

[xiv] Иоанн Дамаскин, прп. Точное изложение Православной веры. Кн. 3. Гл. 1. – М., 1992

[xv]  Максим Исповедник, прп. «Вопросы и ответы к Фалассию»

[xvi] Кирилл Александрийский, свт. Толкование на Евангелие от Иоанна 12, 27-28, т. XVII

[xvii] http://verapravoslavnaya.ru/?Nellas_Panaiotis__Kozhanye_rizy

[xviii]  Добротолюбие. М., 1905. Т. 1. С 523

[xix] Герцен А. И. Письма об изучении природы, 5 // Герцен А. И. Сочинения. Т.2. М., 1986,
сс. 333-334.

[xx]  Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах


человека http://www.patriarchia.ru/db/text/428616

[xxi] http://verapravoslavnaya.ru/?Nellas_Panaiotis__Kozhanye_rizy
ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА?

Сергей Худиев
Источник: Фома.Ru
Как можно быть свободным всегда
Чаще всего о «свободе» говорят как о свободе в политическом смысле, свободе от
тирании и угнетения со стороны других людей. Библия начинает рассказ о свободе на
этом, наиболее простом, уровне. Бог Библии — это освободитель, причем освободитель в
прямом и буквальном смысле. Десять Заповедей начинаются с торжественного
провозглашения: Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома
рабства (Исх 20:2). Бог выводит Свой народ из рабства — вполне буквального рабства, в
котором евреи пребывали в Египте, — сломив упорство угнетателей грозными чудесами и
знамениями.
Невозможно переоценить влияние, которое история Исхода оказала на формирование
сознания христианского мира. Некоторые вещи, которые сейчас кажутся нам само собой
разумеющимися, выглядели довольно странно в добиблейском мире. Бог, который
становится на сторону рабов, на сторону угнетенных, на сторону бессильных, против
сильных мира сего, — это было для современников странной, непонятной и даже
возмутительной новостью. Боги язычников символизировали силу, могущество, победу,
они были ближе к господствующим, царствующим слоям человеческого общества — и
дальше всего от угнетенных и рабов.

Но Бог Закона и Пророков раз за разом оборачивается против сильных и славных и


выступает на стороне бессильных и безвестных. Вот пост, который Я избрал: разреши
оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое
ярмо (Ис 58:6).

Не случайно восприятие свободы как универсальной ценности сложилось именно в


христианском мире; и даже те, кто восставал и против Церкви, и против веры в Бога
вообще, думая, что обретут этим бóльшую свободу, сознательно или нет апеллировали к
библейским образам.

Свобода без Бога


Библейские пророки обрушивались на неправедных властителей — в том числе
религиозных — от имени Бога; и многие движения, выступавшие против угнетения,
носили отчетливо религиозный характер, будь то аболиционисты, выступающие за отмену
рабства чернокожих, или движение за гражданские права в США в 1960-е годы, которое
возглавлялось баптистским служителем Мартином Лютером Кингом.

Но в европейской истории сложилось и другое понимание свободы — свободы, не только


оторванной от своих библейских оснований, но и прямо восстающей против веры в Бога.
Впервые это движение заявило о себе во Франции конца XVIII века, где ряд известных
мыслителей стали воспринимать Церковь как опору королевской власти и источник
угнетения — угнетения, от которого надо было избавиться ради того, чтобы построить
новую жизнь на началах разума, свободы и братства. Большая часть этих мыслителей
придерживалась некой размытой и адогматичной религиозности, веры в Бога, которую
надлежало «очистить» от церковных «суеверий»; но в том же движении появились и
«чистые» атеисты, такие, как барон Поль Гольбах, яростно восстававшие против любой
веры, библейской — особенно.

«Заря свободы», воссиявшая над Францией в годы Великой французской революции,


сначала вызвала взрыв восторга у мыслящей европейской публики, но потом известия,
приходящие из Парижа, начали становиться все более и более мрачными: царство разума
и свободы обернулось царством крови и террора. Начиная с «сентябрьской резни», когда
толпа расправилась с тысячами людей в Париже и других городах, сочтя их
«контрреволюционерами», и продолжая «адскими колоннами» генерала Тюрро,
осуществившими то, что потом было названо «франко-французским геноцидом» в Вандее,
революция повернулась своей другой стороной.
Как писал в своих «Размышлениях о революции во Франции» британский мыслитель
Эдмунд Берк, «Что такое свобода без мудрости и добродетели? Это величайшее из всех
возможных зол; это безрассудство, порок и безумие, не поддающиеся обузданию».

С тех пор мир пережил еще ряд кровавых революций, и одна из самых страшных
произошла у нас в стране. Провозглашались лозунги свободы, равенства, братства,
обещалась свобода от угнетения, люди воодушевлялись мечтами о дивном новом мире, но
почему-то все это кончалось резней и установлением такой тирании, что по сравнению с
ней низвергнутый революцией режим оказывался образцом свободы.

От «сентябрьской резни» в конце XVIII века до камбоджийских «полей смерти» в конце


века ХХ обещание свободы оборачивалось большой кровью. Почему? Приведем еще одно
высказывание Эдмунда Берка: «Значение свободы для каждого отдельного человека
состоит в том, что он может поступать так, как ему нравится: мы должны понять, что ему
нравится, прежде чем пришлем поздравления, которые в скором времени могут
обернуться соболезнованиями».

Свобода от внешних стеснений, если ее обретает человек, лишенный внутренних


принципов, оборачивается бедой. «Должен ли я поздравлять убийцу или разбойника с
большой дороги, разбившего оковы тюрьмы, — писал Берк, — с обретением им своих
естественных прав? Это походило бы на эпизод освобождения преступников, осужденных
на галеры, героическим философом — Рыцарем Печального Образа».
Поэтому свобода, о которой говорит Библия, это нечто гораздо большее, чем просто
свобода от угнетения со стороны других людей.

  

Выбор есть всегда


В древнем мире разбойники, нападавшие на всех, кто путешествовал по дорогам, были
постоянной проблемой. Власти не могли наладить патрулирование или справиться с
задачей как-то иначе; поэтому они пытались компенсировать свое бессилие повышенной
суровостью — захваченных разбойников предавали особенно мучительной смерти, что,
как предполагалось, должно было отрезвляюще подействовать на остальных. Мы можем
представить себе разбойника, который, как бы мы сказали, гуляет на свободе — он
должен опасаться властей, но, с другой стороны, никто ему не господин, он не вынужден
тяжело вкалывать на какого-нибудь хозяина, он может направляться куда хочет. И вот
этого человека поймали, связали и бросили в темницу. Сохраняет ли он свободу?
Очевидно, нет. Толстые каменные стены, железные решетки и суровая стража стоят
между ним и вольным воздухом. Наконец, его приговорили и, по обычаю того времени,
распяли — так, что он не может даже рукой пошевелить и вынужден терпеть
невыносимую муку. Свободен ли этот человек? Сам вопрос может показаться
издевательским. Но это вполне осмысленный вопрос, и на него существует точный ответ.
Человек, который не может пошевелиться, тем не менее свободен принять самое важное
решение в своей жизни. Мы читаем об этом человеке в Евангелии от Луки: Один из
повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой
же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то
же? И мы [осуждены] справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он
ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в
Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в
раю (Лк23:39-43).

Существует свобода, которую ничто не может у нас отнять — в любых обстоятельствах у


нас есть выбор. Узник может озлобиться или покаяться; человек, прикованный к
инвалидному креслу, может исполниться горечи, обиды и ненависти ко всему миру, а
может обратиться к Богу и стать источником поддержки и утешения для окружающих его
здоровых людей. Обстоятельства ставят нас перед выбором, но не они определяют, что мы
выберем. Это всегда определяем мы сами. Кажется, свобода выбора — это
самоочевидный, непосредственно переживаемый нами опыт; тем не менее все мы
склонны ее отрицать.

Это не я!
Третья глава Книги Бытия содержит удивительно глубокий и точный рассказ о грехе —
первом грехе, но вместе с тем грехе вообще. Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил
тебе есть? — спрашивает Бог у Адама. Кажется, можно дать только два ответа «да, я ел»
или «нет, я не ел». Но Адам сказал:Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я
ел (Быт 3:11,12). В том, что Адам нарушил заповедь, виновата жена — и, косвенно, Бог,
который ему эту жену подсунул.

Адам совершил сознательный выбор — съел запретный плод. Но он говорит, что это
выбор не его, что он определен кем-то или чем-то другим — женой, змеем, Богом, только
не им, бедным Адамом.  

С тех пор, как был записан этот рассказ, прошло очень много времени, но отношение
людей к своей жизни остается тем же: мы склонны утверждать, что наши поступки
определяются кем-то другим. Мы приходим в ярость потому, что другие люди нас злят;
грешим потому, что другие люди вводят нас в соблазн; ненавидим ближнего своего
потому, что он такой мерзавец, что мы не можем его не ненавидеть.

Наши поступки вынуждены окружающими нас обстоятельствами — погодой, страной, в


которой мы живем, генами, чем угодно еще — исключая наше личное произволение. Мы
не виноваты — виноват кто-то другой, или, возможно, — это всех устраивает — мать-
природа.
Почему мы так жаждем сложить с себя ответственность? Ведь это чудовищно глупо и
разрушительно с чисто земной, практической точки зрения. Отказываясь признавать свои
поступки полностью своими, мы утрачиваем контроль над своей жизнью.

Кто оказывается автором книги нашей жизни, если не мы сами? Другие люди,
обстоятельства, наши собственные внутренние импульсы, которые мы даже не пытаемся
контролировать. На капитанском мостике нашей жизни оказывается всякий прохожий,
наш руль поворачивает всякий случайный порыв ветра, всякая чайка, присевшая на него
передохнуть.

Что будет с нашей жизнью? Ничего хорошего. В лучшем случае она будет просто пустой
и жалкой — мы ничего не достигнем и ничего не обретем. В худшем — мы просто
разобьемся о рифы алкоголизма, наркомании или закончим наши дни в тюрьме. В самом
деле, что объединяет людей, потерпевших жизненное крушение? Их вера в то, что их
жизнь и их поступки определяются кем-то другим. Они запили, потому что окружающие
относятся к ним по-свински; бросили семью, потому что домашние «никогда их не
понимали»; совершили преступление, потому, что их довели или вынудили. Даже для
того, чтобы на чисто мирском, посюстороннем уровне привести свою жизнь в порядок,
надо признать, что мы свободны в том смысле, что сами принимаем решения и сами несем
за них ответственность.

Иногда люди прибегают к более изощренному способу отрицать реальность выбора и


ответственности: они придерживаются философии, которая вообще объявляет свободную
волю иллюзией. Атеистическая философия материализма предполагает, что в мире нет
ничего, кроме материи, движущейся по неизменным законам, а то, что мы воспринимаем
как акты мышления или свободного выбора, — результат невероятно сложных, но чисто
материальных процессов. Ваш выбор читать эту статью обусловлен электрохимическими
процессами в коре вашего головного мозга, эти процессы — предыдущим состоянием
системы, входными сигналами и неизменными законами природы. У вас не больше
свободы выбора, чем у любого другого природного процесса. Вам кажется, что вы
совершаете свободный выбор, но, с точки зрения материалистов, это иллюзия.

Но в чем причина такого нелепого поведения? От чего такого страшного люди пытаются
спастись, прибегая к столь пагубной лжи?
Советская пропаганда, используя результаты опытов проф. И. Павлова на собаках по изучению условных
рефлексов, «доказывала», что душа животного (и человека) — всего лишь сложная нервная деятельность

  

О том, что мы не можем не знать


Люди могут отрицать и реальность объективного закона, и реальность нашего свободного
выбора; но это — такое шило, которого в мешке не утаишь. В действительности мы все
глубоко верим в то и другое, и это видно из нашей склонности осуждать других людей.
Как пишет святой апостол Павел,итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий
[другого], ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя
[другого], делаешь то же (Рим 2:1).

Ведь для того, чтобы человеческие поступки составляли предмет вины или заслуги,
необходимы два условия: во-первых, люди должны совершать их свободно; во-вторых,
мы должны оценивать их с точки зрения какого-то закона, какого-то критерия добра и зла.
Природный процесс — например, пищеварение — не является предметом нравственной
оценки. Мы не ругаем человека за больной желудок и не хвалим за здоровый. Виновным
человека могут делать только его свободные решения. Порицая кого-то, мы тем самым
уже признаем, что он совершил свободный выбор, и этот выбор неправилен. В его воле
было нарушать нравственный закон или соблюсти его, и он его нарушил; именно это
делает его виновным и достойным осуждения.

Но чтобы закон делал его виновным, это должен быть объективный закон, который мы все
обязаны соблюдать, независимо от того, признаем мы его или нет. Упрекая кого-то в
аморальности, мы тем самым утверждаем реальность такой вещи, как мораль, которой
другой человек обязан был придерживаться. Но, говорит Апостол, раз такой закон
существует (и мы сами признаем это в отношении других людей), то он существует и в
отношении нас самих. Нас самих могут потребовать — и потребуют — к ответу за его
нарушение.

За законом стоит Законодатель и Судия, которому нам надлежит дать отчет. Перспектива
возможного осуждения пугает нас — как Адама. И — как Адам — мы пытаемся смягчить
наш страх, перекладывая вину на других или придумывая себе сложные системы
самооправданий.
Подпись арестованного священника Павла Троицкого при аресте 29 октября 1937 года и в ту же ночь
после допроса

    

Признание того, что мы сами — авторы своих поступков, ставит нас перед неприятным
фактом: мы совершили в своей жизни много дурного, и нам нечего сказать в свою защиту.

Если Сын освободит вас...


Человек изначально сотворен свободным — и злоупотребил своей свободной волей,
чтобы сделаться весьма испорченным. Христос приходит, чтобы спасти нас от этой порчи.
Но почему для этого понадобилась Голгофа? Почему Бог не может просто взять и
отменить последствия наших грехов? Потому, что Бог наделяет нас реальной свободой
выбора — с реальными последствиями. Наш выбор нельзя просто взять и отменить — это
означало бы, что Его дар свободы с самого начала был недействительным. Бог поступает
по другому — Он нисходит к нам и становится Человеком в лице Иисуса Христа, чтобы
умереть за наши грехи. Как Он сам сказал на Тайной Вечере — и как с тех пор повторяет
Церковь за каждой Литургией — сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая
во оставление грехов (Мф 26:28). Это прощение грехов обретает каждый, кто прибегает к
Нему с покаянием и верой; но свобода, которую приносит Христос, это не только свобода
от вины за грехи.

Представьте себе наркомана, который совершил преступление, пытаясь добыть денег на


очередную дозу — если только освободить его от осуждения, не излечив его порока, через
короткое время он преступит закон опять. Так и грешный человек нуждается не только в
прощении, но и глубокой внутренней перемене, которая освободит его от тяги ко греху.
Поэтому Апостолы говорят о свободе в более глубоком смысле — свободе от греха,
свободе для праведности, свободе соответствовать подлинному благу и предназначению
человека.

В отсутствие внешних стеснений человек может делать то, что он хочет — но чего он
хочет? Алкоголик остро хочет напиться; в то же время в глубине души он хочет
избавиться от своего порока и жить трезвой и здоровой жизнью. Блудник хочет легкой, ни
к чему не обязывающей связи — но в то же время в сердце своем он тоскует по
настоящей, преданной любви. Мы одновременно хотим разных вещей, и часто наши
собственные желания сковывают нас гораздо сильнее, чем тюрьмы и цепи.

Неспособность жить так, как мы должны — и так, как мы в минуты просветления хотим
— составляет то горькое рабство, о котором Господь говорит: всякий, делающий грех,
есть раб греха (Ин 8:34). Гневливый человек не свободен сохранять спокойствие; блудник
не свободен сохранять верность; алчный человек не распоряжается деньгами, но терпит,
что деньги распоряжаются им. Так любой грех говорит о том, что наша человеческая
природа ущербна, недостаточна, больна.
И Христос приносит нам новую жизнь, которая постепенно меняет нас изнутри; молитва,
личная и церковная, наставления священников, участие в Таинствах, чтение слова Божия
— те средства, которые Бог дает нам для духовного роста. Этот процесс обретения
подлинной свободы не будет ни легким, ни гладким — Бог имеет дело не с пластилином, а
со свободными личностями, которые продолжают падать и ошибаться — но, если мы
последуем за Ним, Христос приведет нас к той вечной и блаженной жизни, для которой
Он нас создал.

А если я скажу «нет»?


Евангелие есть книга надежды: самый потерянный грешник, человек, по общему мнению,
безнадежно пропащий, может обратиться ко Христу и обрести спасение. Но что, если я
откажусь? Как часто приходится слышать выраженное прямо или подразумеваемое
требование: «я не собираюсь веровать и каяться, но вы мне пообещайте, что со мной будет
все в порядке». Но это фактически означает, что мы должны отрицать за людьми их
свободный выбор и уверять их, что их втащат в рай без их согласия. Мы этого не можем
— это была бы просто неправда. Бог делает абсолютно всё, что можно, для спасения
каждого человека — и Крест Христов напоминает об этом. Но человек может сказать
«нет» — и отказаться от предложенного ему дара. Он может отказаться войти в дверь,
куда его настойчиво приглашают, — и остаться за дверью.

Иногда говорят, что Бог слишком благ, чтобы оставить кого-либо за дверью — и это,
конечно, правда. Бог примет и самого последнего грешника, но даже Бог ничего не может
сделать с теми, кто отказывается быть принятым. Он хочет, чтобы мы оставались до конца
свободными. Это только наш выбор. И наша ответственность — говорим мы да или нет,
отзываемся на зов или отказываемся прийти.

Дверь Его дома открыта; ничто и никто не может помешать нам войти — как тому
благоразумному разбойнику. Но никто не может сделать это за нас.

ГРЕХ И СВОБОДА

Священник Николай Людовикос


Освободившись же от греха, вы стали рабами праведности. Говорю по рассуждению
человеческому, ради немощи плоти вашей (Рим. 6: 18–19).
Почему святой апостол Павел говорит это? Потому что обычно мы путаем понятия греха,
свободы и праведности. Грех обычно понимается нами как свобода. И плохо, если это не
так. Плохо, если человек не свободен грешить в своей жизни. Потому что тогда он начнет
думать, будто грех и есть свобода. Поэтому у нас должна быть свобода грешить, и мы
должны предоставлять ее и другим.

Сам Бог предоставляет нам свободу грешить. Евангелие полно призывов вроде «кто хочет
последовать Мне», «если кто хочет» (Мк. 8: 34; Мф. 16: 24). Свобода – это
первостепенный элемент, на который ссылается Бог, потому что свобода – это Его образ в
нас и духовной жизни не существует без свободы.

Свобода – это образ Бога в нас. Духовной жизни не существует без свободы
Некоторые наивно спрашивают: «Если Бог знал, что человек падет, зачем же Он его
создавал?» Зачем создавал? Чтобы он был свободным, чтобы он был Его образом! Бог
радуется свободе человека больше всего и ничего в нем не любит больше свободы. Он
никогда не нарушает свободу человека. Бог потому именно и любит, что Он свободен, и
поэтому ждет и от человека, чтобы он тоже возлюбил Его как свободный. Потому что
любить может только свободный.

Если ты боишься Бога, и чего-то еще, и еще чего-то – это уже состояние раба, говорят
отцы. Это состояние не счастливое, а такое, от которого человеку хочется избавиться.

– Позволь мне совершить мой грех! – сказал мне как-то один человек.

Он видел, что я священник. А мы, священники, мешаем людям грешить одним своим
присутствием. Я тогда сидел на приеме с официальными лицами, и этот человек,
неравнодушный к вину, сказал мне:
– Отче, позволь мне совершить мой грех!

Всё, что мы делаем в Церкви, совершается в синергии с Богом, то есть Бог говорит – и я
говорю, Бог действует – и я содействую, само по себе ничего не делается. Это значит, что
мы свободны. Духовная жизнь – это свобода, творчество, красота и еще раз свобода. А это
значит, что я всегда могу совершить грех. У меня есть свобода грешить. Сказать «нет»
Богу. Евангелие полно людей, сказавших Богу «нет». А потом они говорят огромное
«да!», потому что уже прошли через свое «нет».

Наше право – стать Замбией и Мозамбиком. Это, конечно же, наше право! Наше право!
Понимаете? Наше право идти от плохого к худшему. И это очень важно.

Нам надо понять, что у человека есть право (то есть свобода) совершить грех. Извините,
что я столько раз подчеркиваю это. Но нет ничего хуже, чем думать, будто священники –
это прокуроры, а Церковь – судилище, где мало того, что ты столько всего несешь по
жизни, но ты еще и должен заплатить!

Заплатить? Да, ты заплатишь, но только не из-за того, что Церковь будто бы – судилище и
Бог тебя судит, а потому, что ты направился в сторону к Мозамбику, например.
Приходишь туда, а там – Мозамбик!

Ты платишь и идешь куда хочешь. Потому что там есть то, чего ты хочешь. А не потому,
чтобы Бог захотел, чтобы ты там побывал, и тем самым тебя наказывает. Бог не
наказывает. Давайте будем точнее: не наказывает в том смысле, в каком наказываем мы.
Мы себя наказываем сами, сами создаем себе проблемы и, что трагично, доходим до того,
что начинаем считать грех свободой. И всё это потому, что никто не сказал нам о грехе и
праведности чего-то другого.

Мы себя наказываем сами. И доходим до того, что начинаем считать грех свободой
У апостола здесь потому и сказано «говорю по-человечески», что вы сами не понимаете,
что с вами происходит:

– Вы стали рабами праведности. Говорю вам это по-человечески, имея в виду вашу
немощь, потому что вы понимаете это состояние как рабство, тогда как оно на самом деле
не рабство.

И дальше сразу же объясняет, почему это не рабство.

Иногда со стороны взрослых, Церкви, семьи на детей оказывается давление, и они


вырастают с таким чувством, что они вынуждены делать то, чего не понимают. Но если
ты чего-то не любишь, ты это бросишь, и если чего-то не понимаешь, ты это уже
ненавидишь, а возненавидев что-то хорошее, ты захочешь греха. Иногда бывает лучше,
чтобы человек что-нибудь бросил и заново открыл это для себя потом, когда оно станет
для него важным. Как блудный сын, который в какой-то момент оказался далеко от своего
отца и имел полное право на это. Отец, однако, не побежал за ним: «Иди сюда, окаянное
создание! Бог тебя накажет, диавол сожжет, огонь Божий прольется на тебя, гром
разразит!» Но:

– Отдай мне имущество, полагающееся мне.

– Забирай и уходи!

Без лишних слов, без всякого обсуждения: ни о каком разговоре тут не упоминается. Это
огромное уважение Бога к человеку – потому что Бог любит его, а кто любит, тот всегда
уважает любимого. Если мы не уважаем кого-то, значит, мы его не любим. Бог, однако,
любит человека – и уважает, потому что любит.

Блудный сын ушел, а потом понял, что нуждается в отце, и решил: «Вернусь-ка я домой!»
Он не то чтобы вдруг полюбил его, просто ему не хватало тепла и защиты. И вот он
возвращается, но отец не говорит: «А, ты только сейчас возвращаешься назад? Сейчас,
когда весь вымарался, возвращаешься?» Он не говорит ему ничего подобного. И это
странно. А почему не говорит? Потому что он уважает его свободу в данный момент.
Свободу грешить, которая у него есть.

У Бога, однако, имеется свобода любить этого пропащего человека и оказать ему Свою
любовь именно сейчас, когда он пал. Понимаете? Это нрав Бога, а наш нрав обычно не
таков.

Таков нрав Бога: любить пропащего человека и оказать ему Свою любовь именно
сейчас, когда он пал
Как предавали вы члены ваши в рабы нечистоте и беззаконию на дела беззаконные, так
ныне представьте члены ваши в рабы праведности на дела святые (Рим. 6: 19).
Рабы нечистоте и беззаконию, потому что грех всегда ласкает определенные члены
падшего человека. Грех легок, но избавиться от него тяжело, потому что он тебя ласкает,
ласкает то, что в тебе пало. Это доставляет тебе наслаждение. Хотя при этом ты
понимаешь, что он всё сильнее затягивает тебя на дно.

Вчера я читал текст одного французского писателя, который признается, что был
«великим» покорителем женских сердец. Я читал его текст, направленный против
женщин, ужасающий текст. Он их ненавидел, потому что они его притягивали. Ненавидел
сам факт, что привязался к ним. И писал о них много плохого. И кто? Крупный писатель
своей эпохи. Видите, как это страшно? Вот это – рабство. Он писал: «Какое счастье было
бы, если бы женщин не было!» Он пользовался огромным успехом у женщин, но
парадоксальным образом смотрел на это как на рабство.

С другой стороны, мы не видели, чтобы кто-нибудь из святых сказал: «О, какая великая
милость свыше! Боже мой, Ты поработил меня! Ты поработил меня Своей благодатью!
Поработил Своими чудесами! – и говорил бы Ему: – Оставь меня, я больше не могу!» А
писатель говорил: «Я их больше не переношу!» Странное дело: «Хочу быть всегда с вами
– и больше вас не переношу!»

Бог не порабощает. Апостол говорит здесь о рабах с иронией ради вашей немощи.
Существует свобода, которой вы не знаете, – это свобода Божией праведности.

Ибо, когда вы были рабами греха, тогда были свободны от праведности. Какой же плод вы
имели тогда? (см.: Рим. 6: 18–19).

Какой плод вы имели? А что вы помните из всего этого? Что хорошего помните и что у
вас осталось? Ничего. Всё это напоминает смерть. Вы чувствуете, будто вкусили смерти и
тления. Когда человек, говорит нам психология, чрезмерно услаждает себя, он начинает
сильнее испытывать страх перед смертью и разрушением. Абсолютное наслаждение несет
в себе боль, и поэтому в нас существует большая проблема. Плод, остающийся в нас после
всего этого пути, выглядит прямо противоположно тому, что мы ожидали. Не полнота, а
жуткая пустота. Мы чувствуем себя опустошенными. Почему? Потому что душа человека
по-настоящему наполняется только тем, что гораздо выше и прекрасней этой внутренней
разрухи.
Но ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость,
а конец – жизнь вечная (Рим. 6: 22).
Освящение – это состояние, когда в нас всё идет хорошо. Мы говорим Богу, и Он
отвечает. Мы видим это в своей жизни: то, что нас раздражало годами, исчезает.
Душевные и телесные болезни отступают. Это состояние, когда мы можем с легкостью
прощать и понимать других. Это состояние умиротворения.

Вспомните плоды Духа Святого: любовь, радость, мир, долготерпение, благость,


милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5: 22–23); весь этот внутренний покой и
глубина – это плод Святого Духа. Человек никогда не доходит до зависимости в этих
вещах. Когда они есть, он никогда не скажет: «О, если бы у меня их не было! Но только
им конца и края не видно». Это великие дары. Нет никого, кто был бы радостным,
спокойным, счастливым и сказал бы: «Я больше не хочу быть счастливым! Я больше не
могу быть спокойным!» – а всегда говорит: «Как это хорошо! Какой это дар! Как мне его
удержать?» Это освящение.
Освящение – это состояние, когда человек начинает входить в симфонию (созвучие) с
Богом. Один говорит, другой отвечает, это как песня, которую поют дуэтом. Как мы поем
на первый и второй голос – двое поют одно. Это освящение, и это состояние не
заканчивается здесь, но есть еще и жизнь вечная. Тебе и здесь хорошо, а еще тебя ждет
жизнь вечная. Как и в противоположном случае: тебе и здесь плохо, и будущее неясно,
как будущее сегодняшней Греции.

В первом случае вы видите, как прекрасно устраивает всё Бог. А во втором случае, как
говорил один старец, люди и без того из кожи вон лезут, да к тому же еще и
наказываются.

Бог предоставляет тебе свободу делать что хочешь, потому что только так ты
можешь понять истину о спасении
Бог предоставляет тебе свободу делать что хочешь, потому что только так ты можешь
понять эти великие истины, в противном же случае – насильно – ты их никогда не
сможешь понять. Никто не может рассечь тебе голову и вложить в нее спасение, как хотел
сделать это Троцкий. Так пишет о Троцком Казандзакис[1]. Это невозможно. Ты можешь
рассечь другому голову, но только в нее уже не войдет ничего спасительного и важного.
Ибо возмездие за грех – смерть (Рим. 6: 23).
Следствием греха является смерть. Когда Дух Святой говорит: «Возмездие за грех –
смерть», Он словно говорит тебе: «Посмотри, впереди на дороге яма». Он не говорит:
«Смотри, ты обречен пойти по этому пути и угодить в яму». Нет. Бог – не какая-нибудь
злая ведьма, которая гонится за тобой с дубиной, чтобы тебя наказать, Он не такой и не
мог бы таким быть: если бы был таким, Он бы нас не интересовал, Он бы не смог быть
Богом.
Эти слова апостола – предупреждение о том, что существует такой образ жизни, при
котором ты вкушаешь смерть, ощущаешь вкус тления и умираешь. Сегодня у многих
людей есть такое чувство и они об этом говорят, особенно нам, священникам, что
ощущают вкус смерти. Так сказал мне позавчера один человек.

– Почему? – спросил я его.

– Не знаю, – говорит он. – Но я проживаю свою жизнь очень интенсивно!

Очевидно, то, что мы называем жизнью, не совсем таково, как нам хотелось бы.
Существует смерть, которая переодевается в жизнь, и существует жизнь, которая
выглядит как смерть, но это жизнь. Крест Христов выглядит как смерть. В то время как он
– жизнь. Он – способ понести ответственность за другого, чтобы потом все остальные
вечно превозносили Тебя и любили. Но сначала это выглядит как смерть, и это трудно.
Трудно нести другого на руках. Трудно сказать: «Я согрешил, я ничего не понял». Если
скажешь такое, это будет выглядеть как смерть, но это жизнь.

Крест Христов выглядит как смерть. В то время как он – Жизнь


И, с другой стороны, существует такая жизнь, когда мы считаем себя выше всех. Это
выглядит как жизнь, и исторически с теми, кто это сказал и применил, сначала
происходил очень эффектный взрыв, но в итоге от всего остались одни руины. Это
духовный закон. Или мы будем строить Духом Святым, или будем строить сами. Но в
конце, как говорит святой апостол Павел, огонь испытает дело: вас бросят в огонь, и
посмотрим, останется ли от вас что-нибудь. Если то, что ты сделал, – это сор, сено,
говорит он, то оно сгорит, а ты спасешься как бы из огня (см.: 1 Кор. 3: 15–17). Но как ты
будешь спасаться? Это похоже на то, когда в здании бушует пожар и человек пытается из
него выбежать. Таким будешь и ты.

У Церкви есть путь – это путь святых, путь святого апостола Павла. Этот путь – здесь. Но
апостол знает, кому говорит, он не заблуждается. Он знает, кому говорит. И это
удивительно. Этот его ироничный тон лично меня вдохновляет: «Постарайся немного
поработить себя праведности, потерять немного свободы, которая была у тебя раньше,
чтобы посмотреть: а не будет ли так лучше?» И говорит это с иронией, потому что Бог
таков. Бог говорит тонко. Бог никогда не говорит, грозя человеку пальцем, и не бьет по
голове, а шлет ему мудрые предложения.

Он Сам очень мудр и обладает огромным чувством юмора. Иногда играет с человеком в
хорошем смысле, как мы играем с ребенком. Вы видели, как отец играет со своим
малышом?

– Би-биип!

И Бог часто делает так же. Это превосходно, потому что подает нам свободу входить с
Ним в связь, чтобы Он при этом терпел наши наивные молитвы.

Мы не умеем молиться, не правда ли? А еще часто совершаем безрассудные поступки.


Мы как малый ребенок, который носится, носится, носится, и отец не говорит ему ничего,
мать тоже, потому что они знают, что в конце концов он прибежит к ним. Но целый день,
однако, он бегает и вытворяет разные шалости. Мы следим, чтобы он не угодил в огонь,
шлепаем иногда по ручкам, чтобы не перестарался. Пока не дойдет до состояния мужа
совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4: 13).
В какой-то момент нам придется есть твердую пищу (см.: Евр. 5: 12). Это значит, что мы
вырастем, а чтобы вырасти, нам надо быть свободными и совершать безрассудства.

Мы идем к духовнику и говорим каждый раз одно и то же:

– Я совершил, о чудо, в семидесятый раз то-то и то-то!

И духовник не говорит: «И тебе не стыдно? Опять то же самое!» – а читает над тобой


разрешительную молитву. Это долготерпение Бога поразительней всего. Это способ,
каким Он играет с человеком, как с малым ребенком, и позволяет ему совершать всякие
детские озорства. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески
мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое (1 Кор.
13: 11).
…а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 6: 23).
Этот дар – не просто дар в том смысле, что он нечто такое, что начинается и кончается,
имеет начало и конец, а это вечная жизнь. Бог это делает, но Он не обязан этого делать.
Если бы я был Богом, то не сделал бы так, и вы, вероятно, тоже. Посмотри на это
логически. Он – Сама Жизнь, Само Существование, Само Бытие, Он неизречен,
неисследим, невидим, непостижим. А какое отношение имею ко всему этому я? Я и
понятен, и ограничен, и тленен, на мне грехи и смерть. Разве Бог должен был давать мне
вечную жизнь? Он мог бы и сказать:

– Ну, смотри, 70 прекрасных лет – этого для тебя много. Ну ладно, пускай их будет 80,
100, пуска-а-ай 150 лет для некоторых в виде исключения! Чтобы ты пожил себе всласть.
Но потом – конец!

Откуда же приходит эта вечная жизнь? На каком основании мы считаем, что имеем право
получить эту вечную жизнь? По какой причине? То есть Бог так наивен и мы берем у Него
что захотим? Но это же эксплуатация, скажем это на языке европейских прав человека,
это эксплуатация Бога. И Он плохо делает, что дает ее нам. Если бы Он спросил у меня, то
я бы Ему сказал, что Он плохо делает. Но только Он меня не спрашивает. И делает нечто
великое, очень великое, ибо жизнь вечная не имеет оправдания.

Давайте задумаемся: нам ее никто давать не должен, нам вообще никто ничего не должен.
Никто из тех, кто любит нас, из тех, кто рядом с нами, а особенно политики, которые нас
обожают и прикрываются нами, чтобы прикрыть свои ошибки, огромные ошибки и ложь,
и все те вокруг, кто перед нами преклоняется, – никто не склонен к тому, чтобы что-
нибудь дать нам. Ни вечной жизни, ни даже терпения, чтобы мы пожили себе пару лет в
покое и имели возможность делать свое дело. Даже этого нам не дают. А тут тебе говорят:
вечная жизнь!

Она и была целью Воплощения. Бог мог бы сказать:

– Дети! Грешные, безгрешные – вы побудете здесь несколько лет, а потом посмотрим!

Никаких проблем! Ни Воплощения, ни Воскресения, ни Креста, ничего!

Вникайте в это, потому что Крест – это нечто превосходное, вы нигде не найдете ничего
более великого. Мы его не ждали. И это – велико. Это говорит о том, что Бог абсолютно
вне наших ожиданий. Он дает нам нечто намного более великое, чем мы ожидали.

Бог абсолютно вне наших ожиданий. Он дает нам нечто намного более великое, чем
мы ожидали: жизнь вечную
Это не имеет границ, это невозможно, мы не можем объять этого умом. Сколько бы книг
по философии и социологии ни прочли, вы никогда не увидите таких даров.

– Возьми вот это, – говорит Бог человеку.

Что взять?

– Вечную жизнь. То, что есть у Меня.

И чтобы Он переложил вас в Свою сферу. Что у Него есть по сущности, у тебя будет по
благодати.

Что вы об этом думаете? Вот такими категориями нам надо мыслить, и тогда человек
будет приближаться к святости, сам этого не ощущая.
***
Дома поменьше учите детей, пускай они видят наши дела. Такой способ понести немощи
другого и простить его – для ребенка настоящий урок. Если же сядешь и начнешь читать
ему проповедь о терпении к другим, он засмеется, а ты раздосадуешься.

Или, вот, спрашиваешь себя: «Ну почему мой ребенок такой?» А ты сам какой? Как на
тебя смотрит Бог? А что, если наша праведность – это лохмотья нищего пред Богом? Что
мы о себе воображаем? Воображаем, будто мы нечто великое, потому что не видим Бога,
о Котором говорит святой апостол Павел. А когда Его увидишь, сразу же поймешь, что ты
ничто.

Православие и свобода
Опубликовано в альманахе «Альфа и Омега», № 19, 1998
Протоиерей Василий Попов, Альманах "Альфа и Омега"
19 ИЮН Я, 20 12

Перейти на главную страницу журнала «Альфа и Омега»

** 1
Что есть свобода? Целесообразно ли сегодня вновь возвращаться к
проблеме, которая на протяжении веков занимала умы философов,
богословов, политиков, ученых, так и не получив однозначного
разрешения?
Современный мир, кажется, пришел к “консенсусу”: считать свободой
право человека на автономное существование в обществе, а вопрос о
свободе нравственного самоопределения личности отнести к
“метафизике”, которая не имеет существенного значения для свободного
мира, частью которого считает теперь себя и Россия. Однако становится
все более очевидным, что индивидуальная свобода, мыслимая таким
образом, оборачивается ложью и утверждением произвола, поскольку для
позитивного самоопределения в плюралистическом обществе нет
объективных критериев добра и зла. Человек мнит себя свободным,
будучи в рабской зависимости от похоти, от суетности и ненасытной
алчности своих желаний. Манипулировать таким человеком оказалось
соблазнительно легко. А насколько соблазнительнее манипулировать
общественным сознанием!
Стало быть, если мы говорим не о мнимой, а о подлинной свободе
человека, с неизбежностью приходится возвращаться от позитивизма к
“метафизике”, к проблеме свободы человеческого духа.

История новоевропейской философии показала, что попытки разрешить


эту проблему вне контекста Откровения потерпели полное поражение.
Несостоятельность здесь “чистого разума” весьма точно подметил
Виндельбанд: “При рассмотрении проблемы свободы, — писал он, — мы
повсюду встречаемся с попыткой соединить при помощи диалектических
тонкостей вещи, по существу не соединимые, повсюду остроумие
направляется на то, чтобы с помощью тонких различений, далеких
обходов спасать одной рукой то, что упустила другая” 2.
Целостное и последовательное учение о свободе содержит только
Православное Предание. В нем отражен живой опыт Церкви,
открывающий путь к обретению подлинной свободы.

1. Онтологическое обоснование свободы


Истоком христианского умозрения является Откровение. Оно говорит нам,
что человек сотворен по образу и подобию Божию. Это свидетельство
слова Божия полагается в основу святоотеческого учения о сущности
человека — христианской антропологии, и только в ней мы находим
подлинное обоснование идеи свободы. Святые Отцы обращают особенное
внимание на тот факт, что творение по образу Божию отличается от
творения вещественного мира. Весь животный мир, творимый “в душу
живу”, созидается актом Божиего всемогущества, через повеление Божие
земле: “Да изведет земля душу живую по роду ее…” (Быт 1:24). Однако
человека Бог творит особым образом: он удостаивается Совета Пресвятой
Троицы: “И рече Бог: сотворим человека по образу Нашему и по
подобию…”. Святитель Иоанн Златоуст в VIII беседе на книгу Бытия
говорит: “Видел ты, что вся тварь в течении пяти дней созидаема была
одним словом и повелением? Смотри теперь, какая перемена в словах.
Уже не говорит: да будет человек, но что? Сотворим человека по образу
Нашему и по подобию. Что за новость? Что за особенность? Кто это
созидается, что для его создания понадобилось Создателю такое
рассуждение?” 3. Созидается человек, о котором сказано: “И создал
Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание
жизни…” (Быт 2:7).
Святитель Григорий Богослов толкует текст книги Бытия следующим
образом: “Слово, взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками
составило мой образ и уделило ему Своей жизни, потому что послало в
него дух, который есть струя неведомого Божества. Так из персти и
дыхания создан человек — образ Бессмертного <…> Посему, как земля,
привязан я к здешней жизни и, как частица Божественного, ношу в груди
любовь к жизни будущей” 4.
Выражение “частица Божественного” не должно вводить нас в
заблуждение: речь не идет о нетварном характере человеческой души.
“Божие дыхание”, как поясняет слова святителя Григория Богослова
Владимир Лосский, указывает на модус сотворения человека, в силу
которого дух человека тесно связан с благодатью (Божественной энергией)
и ею произведен, подобно тому, как движение воздуха, производимое
дуновением, содержит в себе это дуновение и от него неотделимо.

Следуя за святоотеческой мыслью, протоиерей Сергий Булгаков пишет,


что человек имеет в себе образ Божий как онтологическую основу своего
существования, причем этот образ не ограничивается какой-либо одной
стороной его или свойством, но проникает во всю его жизнь. Человек
имеет образ Божий как в своей душе, так и в своей природе и в своем
отношении к миру 5.
Из этой сообразности Богу проистекает свойственная человеку свобода,
способность к самоопределению, в силу которого человек сам является
началом своих действий. Свобода присуща первозданному человеку, так
как, по словам святителя Григория Богослова, дух его озарен
“Первообразным Светом, который есть Бог” 6.
Святитель Григорий Нисский подчеркивает, что “человек свободен от
необходимости и не подчинен владычеству природы, но может свободно
самоопределяться по своему усмотрению. Ибо добродетель независима и
сама по себе госпожа” 7. Святой Антоний Великий говорит: “Бог создал
душу свободною и самовластною и она вольна поступать как хочет —
хорошо или худо” 8.
Раскрывая цель дарованной человеку свободы, святитель Григорий
Богослов говорит: “…сего человека, почтив свободою, чтобы добро
принадлежало не меньше избирающему, чем и вложившему семена оного,
Бог поставил в Раю” 9.
Однако свобода — этот великий дар Творца Своему созданию — была
одновременно “и риском Божественной Любви”, по образному
выражению Владимира Лосского. Протоиерей Сергий Булгаков изъясняет
эту мысль в философских категориях, сравнивая абсолютную
Божественную свободу и свободу тварной человеческой личности.

“Бог, свободный как Дух, в Своем самоположении выше соотношения


свободы и необходимости природной. Впрочем, свободу можно находить
не только в жизни духа как соотношения личности и природы,
самополагания и данности, но и в личном самосознании как таковом, в
чистой «Яйности». «Я» содержит в себе и самоположение «Я», и это есть
чистый акт свободы <…> Cамоположение «Я» уже включает свободу, это
есть свободный акт. Поэтому личное самосознание несет в себе дыхание
свободы, оно содержит в себе свободу как основную тему жизни духа: «Я»
— как «Я» свободно, то есть самопроизвольно. Эту свободу мы можем
применять к абсолютному божественному Я как чистому самополаганию,
но также и к тварному «я» как образу божественного Я. Однако тварному,
очевидно, не может быть предписано то чистое самополагание, которое
свойственно лишь абсолютному «Я». Тварное «я» все-таки творится, то
есть пробуждается Богом к бытию. Однако это пробуждение содержит не
только божественный акт творения, но и включает в себя как бы
божественный вопрос к тварному: самополагает ли оно само себя? <…>
Это не есть самоограничение всемогущества Божия, которое вполне
проявляется в этом пробуждении к бытию тварного самосознания, но
всемогущество не есть произвол, действующий в противоречии со
смыслом творимого <…> Творение по образу Божию есть иное, нежели
всего тварного мира, оно включает в себя тварное самоположение
человеческого «я». В этой антиномии тварного «я», которое одновременно
есть и тварь, и самополагающееся «я», которое есть образ Первообраза и
вместе с тем принадлежит самому себе, содержится возможность
произвола, возможность уклона в сторону самобожия” 10.
Именно в силу возможности неправого выбора святитель Григорий
Нисский усматривает в свободе первозданного человека некое
несовершенство. Поэтому, говоря об образе Божием в первозданном
человеке, он определяет его как “образ установления”. Нельзя ставить знак
равенства между свободой выбора, которая включается в понятие
самоопределения тварной личности, и свободой выбора между добром и
злом, что является следствием грехопадения. Свобода выбора дана
человеку изначально, до того, как зло через грехопадение Адама вошло в
мир.

Бог пробуждает в человеке сознание его тварной свободы тем, что дает
ему закон и заповедь: “от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от
дерева познания добра и зла не ешь от него…” (Быт 2:16–17). Протоиерей
Сергий Булгаков справедливо указывает на то, что “меньше всего можно в
установлении заповеди видеть произвол; напротив, ею подтверждается
признание тварной свободы человека, которая соотносительно
необходимости и благодаря наличности заповеди, «категорического
императива», находит для себя проявление” 11.
Возможность произвола (“негативной свободы”) могла быть преодолена
лишь полным доверием и сыновней любовью к Богу. “Любовь есть
свободная необходимость, необходимость как свобода”, — писал о.
Сергий Булгаков.

Машина врезалась в место, где сидел Максим, на скорости 140 км/ч

Подробнее

Блаженный Диадох, епископ Фотики, в своем подвижническом слове


разъясняет, когда и как достигает человек того, чтобы быть по подобию
Божию: “Все мы люди по образу Божию есьмы: быть же по подобию
Божию есть принадлежность одних тех, которые по великой любви
свободу свою поработили Богу” 12.
2. Границы человеческой свободы в падшем мире
Первозданный человек не осуществил своего призвания. Человек
отказывает в доверии Богу и соблазняется мнимой возможностью
самообожения, поверив лукавому духу: “…в день, в который вы вкусите
их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло…”
(Быт 3:5). Разум человеческий, по природе сообразный божественному
Логосу и призванный к богопознанию, отвращается от Бога, устремляясь к
миру и сомнительному гнозису, который блаженный Августин назвал
“страстью жадного любопытства”. “И увидела жена, что дерево хорошо
для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает
знание…” (Быт 3:6).

Святитель Григорий Нисский и святой Максим Исповедник обращают


особое внимание на физическую сторону греха: вместо того, чтобы
следовать своей естественной расположенности к Богу, человеческий ум
обратился к миру; вместо того, чтобы одухотворять тело, он сам отдался
течению животной и чувственной жизни, подчинился материальному. По
воле человека зло становится силою, заражающей тварь: “проклята земля
за тебя…” (Быт 3:17). Грех вводит смерть в тварный мир, потому что Бог
положил предел греху, позволив, чтобы он приводил к смерти. Изгнание
первой человеческой четы из рая означает для падшего человека начало
нового времени: начало нового безблагодатного существования в мире,
подчиненном закону необходимости. Первородный грех распространяется
не только на человеческую жизнь и человеческую природу, но и на весь
мир, поскольку человек есть средоточие мира. Однако понятие
безблагодатного состояния, в котором существует человек после
грехопадения, получает различные толкования в Православии,
католичестве и протестантизме.
В католическом богословии, начиная со средневековой схоластики и до
наших дней, утвердилось учение, по смыслу которого в человеке как
тварном существе даже до грехопадения можно проводить то различие,
которое обнаружилось после него: различие между тем, что принадлежит
человеку как тварному существу, и тем, что дано ему лишь в силу
благодатного чрезвычайного дара, но само не принадлежит ему. “Чистой
природе” человека не свойственны, по католическому учению, ни
бессмертие, ни свобода от похоти. Его освобождает от того и другого
только благодатный дар, благодать, надбавляющаяся к природе, чтобы
направить ее к Богу, а также дар изначальной праведности. Оба начала,
природное и благодатное, в отношении к первородному человеку
мыслятся в католической антропологии как раздельные. Благодатное
начало даровано человеку по воле Божией и по благоволению;
онтологической же связи, внутренней необходимости здесь нет.
Преступивший заповедь человек лишается благодатного дара, становится
таким образом “чистой природой”, в то же время оставаясь “самим собой”.
Подобное учение входит в явное противоречие с прямым свидетельством
слова Божия о том, что “Бог не сотворил смерти…” (Прем 1:13; 2:23–24),
напротив, все сотворенное было “хорошо весьма”, между тем как
склонность к похоти в человеческом существе не является добром даже с
точки зрения ограниченного человеческого разума. А утверждение о том,
что человек остается “самим собой”, не находит явного обоснования.

Дуализм в истолковании человеческой природы повлиял на


протестантское понимание последствий первородного греха. С точки
зрения протестантизма грехопадение влечет за собой полную
поврежденность человеческой природы; образ Божий как бы отъемлется у
человека, лишенного сверхприродной благодати. Если образ Божий
окончательно разрушен в человеке, то упраздняется и онтологическое
основание для его свободы и совести. Эту мысль Лютер впервые высказал
в своих “Парадоксах” 1516 г.: “Проклят тот, кто утверждает, что воля
свободна. Воля раба” 13. Если воля раба и, по утверждению Лютера, все
дела человеческие есть грех и гордыня, тогда взаимоотношения человека с
Богом определяются исключительно волей Божественной.
Постулат полной поврежденности человеческой природы и Божественного
детерминизма является для Лютера обоснованием его доктрины: спасение
“единой верой” в искупительную жертву Христа. Поэтому высшее
состояние, которое доступно человеку, есть состояние “непостижимо
оправданного Богом грешника”. У Лютера понятие “вера” отличается от
православного понимания веры как “свободного убеждения души в том,
что говорит Бог” (преподобный Антоний Великий). В соответствии с
представлением Лютера о Божественном детерминизме вера пробуждается
“там и тогда, где и когда благоугодно будет Богу”. Этот постулат Лютера
получает логическое развитие в доктрине Кальвина — одной из самых
мрачных фигур Реформации. Стержнем всех построений Кальвина,
краеугольным камнем в его системе становится понятие предопределения.
Предопределение по Кальвину — “это вечное Божие постановление в
желании помочь человеку”. Но не все сотворены в равных условиях:
“вечная жизнь определена для одних, вечное проклятие — для других” 14.
Далее следует вывод: тезис Кальвина, согласно которому Христос принес
Себя в жертву не за всех людей, но только за избранных (догмат “частного
искупления”) 15.
Православная Церковь решительно осудила на Иерусалимском соборе
1672 г. доктрину Кальвина как злостную ересь, поскольку Тому, Кто
превышает всякое благо и всякую справедливость, приписывается
произвол, подобный слепому року античного язычества. Определения
Иерусалимского собора согласуются со святоотеческим учением о
предопределении как о провидении, всеведении Бога. Обосновывая
еретическую идею “двойного предопределения”, Кальвин ссылается, в
частности, на следующие слова апостола Павла: “Ибо кого Он предузнал,
тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего <…> А кого
Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал; а кого
оправдал, тех и прославил” (Рим 8:29–30). Игнорируя в тексте ключевое
понятие “предузнал”, Кальвин искажает тем самым весь смысл в
рассуждении Апостола о призвании, предопределении и оправдании.

Способ мышления Кальвина (также как и Лютера), сформированный


схоластическим богословием, не позволяет постичь диалектику вечного и
временного, поэтому смысл слова “предузнал” остается для них закрытым.
Преподобный Иоанн Дамаскин говорит: “Бог все предвидит, но не все
предопределяет” 16. Читающий в сердцах людей и Пребывающий в
вечности ведает их путь от рождения до смерти. Бог предвидит свободу
тварных существ в их самоопределении.
Православное Предание всегда утверждало одновременность
призывающей Божественной благодати и человеческой свободы. Учению
Православной Церкви чуждо понятие благодати, надбавляющейся к
природе. Протоиерей Сергий Булгаков справедливо замечает, что если
стать на эту точку зрения, “…становится непонятным и онтологически
нелепым, каким образом вообще оказалось возможным грехопадение, раз
человека удерживала от греха не его собственная природа, но
сверхприродная божественная сила? Каким образом она, эта сила,
изнемогла перед искушением змия, или как мог человек из себя — своими
или сатанинскими силами — извергнуть эту благодать? <…> Уже
само это различение природного и благодатного, в смысле данного и
сверхприродного, в применении к первозданной человеческой природе
ложно, составляет коренной порок католической антропологии. Надо взять
мысль об образе Божием в человеке во всем его онтологическом значении,
с которым не мирится такая дефектность…” 17.
По учению Православной Церкви, грехопадение ввергает человеческую
природу в противоестественное состояние, извращая иерархический строй
человеческого существа. В извращенной грехом природе, по словам
святителя Григория Нисского, “ум, вместо того, чтобы отражать Бога, как
опрокинутое зеркало принимает в себя образ бесформенной материи, душа
начинает жить жизнью тела; это — происхождение страстей” 18.
Однако греховное состояние не упраздняет изначальной сущности
человека: образ Божий в человеке замутнен грехом, сокрыт в глубине
человеческого духа, но не может быть “упразднен” даже грехопадением.
“Душа человеческая, — говорит святитель Тихон Задонский, — яко дух от
Бога созданный, ни в чем ином удовольствия, покоя, мира, утешения и
отрады снискать не может, как только в Бозе, от Которого по образу и по
подобию создана; а когда от Него отлучится, принуждена искать себе
удовольствия в созданиях, и страстями различными, как рожцами себя
питать, но надлежащего упокоения и отрады не обретает” 19. Поскольку
“разумная душа” не меняет своей сущности, она остается “дух от Бога
созданный”, постольку ей присуща и свобода как неотъемлемое свойство
духа. В греховном состоянии человека изменяется “образ свободы”.
Человек поставлен перед необходимостью выбирать между добром и
злом: умножать зло либо противиться ему. Священномученик Петр
Дамаскин говорит: “…среди этих двух путей стоит человек, то есть
праведности и греха, и на какой хочет, — ступает и идет по нему” 20.
Когда святые Отцы говорят о “рабстве греху”, они имеют в виду
первородный грех, который передается потомкам Адама, но отнюдь не
личные грехи каждого человека. Верно, что источником личных грехов
является грех первородный, извративший человеческую природу, но воля
человека способна противиться злым страстям. Первородный грех не
упраздняет “самовластия” души и, следовательно, не снимает с человека
нравственной ответственности за его деяния. Преподобный Антоний
Великий говорит: “ибо имея самовластие, мы можем, если захотим, не
делать худых дел даже тогда, как вожделеваем их, в нашей также власти
есть жить благоугодно Богу и никто нас не принудит никогда сделать что-
либо худое, если не хотим…” 21.
Отрицание свободы, самоопределения человека к добру или ко злу
означает отход от святоотеческого предания и уклонение (умышленное
или по невежеству) в сторону кальвинистской ереси.

Как уже говорилось выше, православное святоотеческое учение никогда


не рассматривало Промысел Божий о человеке как принудительное
действие благодати, при котором человек становился бы простым
объектом Божественного действования. Такое понимание вошло бы в
противоречие со свидетельством Откровения. Когда в Писании говорится,
что Ной “обрел благодать пред очами Господа Бога” (Быт 6:8), следует
разъяснение, почему Бог определил Ноя ко спасению во время всемирного
потопа: “Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в
роде своем; Ной ходил перед Богом” (Быт 6:9). Священное Писание
говорит нам и о причине потопа: “И увидел Господь Бог, что велико
развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца
их были зло во всякое время” (Быт 6:5). Праведность или развращенность
— это выбор пути, на который вступает человек по своей воле, поэтому он
подлежит суду Божию как существо, ответственное за свой выбор. И
немощь поврежденной первородным грехом природы не является
“извиняющим обстоятельством”; там, где остается свобода выбора между
добром и злом, остается и ответственность. Священномученик Петр
Дамаскин утверждает: “…никто не является причиною погибели, как
только своя воля…” 22.
Заключая после потопа завет с Ноем, Бог вновь указывает на его свободу и
ответственность, потому что дает ему заповедь. Содержание заповеди,
данной Ною, говорит человеку о греховном, страстном состоянии его
природы, с одной стороны, а с другой — о необходимости (следовательно,
и возможности) уклониться от преступления заповеди, уклониться от
греха. “…Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от
всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата
его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою
человека: ибо человек создан по образу Божию” (Быт 9:5–6). В последних
словах заповеди содержится прямое указание на то, что образ Божий в
человеке — неустранимая данность, он — источник свободы и
нравственного чувства — совести.

Отвергая католическое учение о “надбавляющейся благодати” и


кальвинистскую ересь о “двойном предопределении”, православная мысль
не принимает также и идею самосовершенствования без помощи
благодати. Это заблуждение связано с именем Пелагия. Пелагий и его
единомышленник Целестий (V в.) отрицали наследственность
первородного греха. По Пелагию, грех Адама причинил вред только ему
одному, но не человеческому роду: новорожденные дети, по мысли
Пелагия, находятся в том же состоянии, в каком Адам до грехопадения.
Поэтому Пелагий признавал ту полную свободу самоопределения, которой
обладал первозданный человек. Божественная благодать у Пелагия дается
человеку в награду за совершенство: по сути Пелагий возрождает учение
стоиков о нравственном самосовершенствовании, прибавляя к этому
благодать как награду за труд нашей воли. Пелагианство было осуждено
на III Вселенском соборе (431 г.).

3. Божественная благодать и свобода человека


В полемике блаженного Августина с Пелагием православную точку
зрения выражал святой Иоанн Кассиан (Римлянин). Православное
Предание всегда утверждало одновременность и “взаимопроникание”
Божественной благодати и человеческой воли. Преподобный Макарий
Египетский говорит: “Воля человеческая есть как бы существенное
условие. Если нет воли, сам Бог ничего не делает, хотя и может по свободе
Своей” 23.
Богомудрие святых Отцов Восточной Церкви никогда не увлекается
логическими построениями мысли (хотя отточенная диалектика в
рассуждениях всех греческих Отцов до сего дня поражает светских
исследователей церковной письменности). Святоотеческая мысль
устремляется к исследованию Священного Писания 24
Священное Писание ясно указывает на то, что и домостроительство Сына
не совершается без согласия человека. Вспомним слова Христа,
обращенные к Иерусалиму: “Иерусалим, Иерусалим, избивающий
пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я
собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы
не захотели” (Мф 23:37–38).

Сама тайна боговоплощения начинается с согласия человека — Пречистой


Девы Марии. Действия Божественной благодати и воли Пречистой не
разделяются: Архангел Гавриил обращается к Пречистой Деве со словами:
“Радуйся, Благодатная! <…> ибо Ты обрела благодать у Бога…” (Лк 1:28–
30). Пресвятая Дева, принимая Божественное изволение о рождении от
Нее Сына Божия, отвечает: “…се Раба Господня; да будет Мне по слову
твоему” (Лк 1:38). Сошествие Святого Духа на Деву Марию — акт
Божественный, но совершился он с согласия Ее воли.

Вопрос о свободе воли человека и о действии Божественной благодати


приобретает особую остроту в христианстве. Крестной жертвой Спасителя
искупается первородный грех. Православному богословию чужд юридизм
католического толкования искупительной жертвы Христа. Умозрение
греческих отцов раскрывает метафизическую суть дела Христова:
преодоление греха и смерти, обожение человеческой природы и введение
ее в жизнь Пресвятой Троицы. Замысел Божий о человеке, который не
исполнил Адам, исполнен Богочеловеком — Новым Адамом.

Со дня Пятидесятницы каждый, входящий в Церковь Христову


крещением, освобождается от первородного греха и получает благодатный
дар Святого Духа: “Закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от
закона греха и смерти” (Рим 8:2). Сохранившееся еще условие смертности
для христианина несущественно: “Ибо знаем, что, когда земной наш дом,
эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом
нерукотворенный, вечный” (2 Кор 5:1). Существенным является лишь
открывшаяся возможность преодоления греха: “Мы умерли для греха, —
говорит апостол Павел римлянам, — освободившись же от греха <…>
стали рабами праведности” (Рим 6:2,18).

“Раб праведности” — это новый модус существования в добре, образ


совершенной свободы, не ограниченной необходимостью выбора между
добром и злом. Эта совершенная свобода полагается как цель и условие
обретения Царства Небесного в душе, она — залог вечного блаженства в
жизни “будущего века”. Это — не абстрактный идеал, а реальная задача
христианской жизни. Святой апостол Иоанн Богослов учит:
“Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем.
Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что
увидим Его, как Он есть” (1 Ин 3:2). “Всякий, пребывающий в Нем, не
согрешает; всякий согрешающий не видел Его и не познал Его” (1 Ин 3:6).
Условие бескомпромиссное, не оставляющее возможности для
примирения с миром. Во времена апостольские это условие принималось
как само собой разумеющееся, не требующее богословского осмысления.
Нужда в таком осмыслении появилась тогда, когда прошли времена
гонений и трепетного ожидания скорого пришествия Господа, ожидания
жизни будущего века.
Христианство победило языческий мир, но он продолжал сохранять “образ
века сего”. Зло не ушло из жизни, продолжая искушать волю человека,
призванного в крещении уподобиться Христу. И если человек все-таки
впадает в грех, то должно ответить на вопрос: каково взаимное отношение
Божественной силы, сообщаемой христианину в церковных таинствах, и
человеческой свободы? Вопрос этот разрешается в христологии догматом
о двух волях во Христе Иисусе.

Если человеческая природа во всей своей полноте не воспринята реально


Божественным Словом, как утверждали монофелиты, то невозможно
человеку уподобиться Ему: то, что не воспринято, не может быть обожено.

Определение VI Вселенского собора утвердило православную мысль о


том, что человеческая воля и энергия сохраняют свою самобытность и в
соединении с Божеством, “Им вдохновленные и руководимые, будучи
богодвижимы”.

Определения Собора открывают и образ действия воли в


облагодатствованной человеческой природе: то, что обожено во Христе
боговоплощением, христианин призван обрести благодатью Святого Духа,
посылаемого Отцом через Сына.

По православному понятию, благодать не насилует, не навязывается, а


взыскуется человеком: это — акт веры и молитвы, путь христианского
подвижничества. Преподобный Макарий Великий говорит: “Устроив
спасение, Господь хочет, чтобы желающие спаслись, но никого не
принуждает” 25.
Благодать крещения освящает человека, но еще не делает его “рабом
праведности”. Преподобный Симеон Новый Богослов так определяет
взаимное отношение благодати и человеческой свободы: “Крещение не
отъемлет самовластия и самопроизволения нашего, но дарует нам свободу
от тиранства диавола, который не может уже против воли нашей
властвовать над нами. По Крещении в нашей уже состоит воле: или
пребывать самоохотно в заповедях Того, в Кого крестились, Христа,
Владыки и Бога, и ходить путем повелений Его, — или, уклоняясь от
правого пути сего, опять возвратиться к диаволу, противоборцу и врагу
нашему”. Далее преподобный Симеон разъясняет свое утверждение,
указывая на то, что каждый крещаемый “…не изменяется или не
прелагается из естества, как создан, в другое. Но быв создан от Бога
благим (ибо Бог ничего злого не сотворил), и пребывая непреложным по
существу и естеству, как создан, что свободною своею волею произволяет
и желает, то и делает, доброе ли то, или злое. Ибо как нож, на зло ли кто
его употребляет, или на добро, не прелагается из своего естества в другое,
но остается железом по естеству, так и человек действует и содеевает, как
сказано, что хочет, но из естества своего не выступает” 26.
При поверхностном прочтении этого текста можно усмотреть некое
противоречие с тем, что говорит преподобный Симеон о цели
воплощенного домостроительства Бога Слова, Который возводит род
человеческий по благодати в то, “что Он Сам есть по естеству”.
Обоженная природа отлична от первозданной природы человека, она как
раз “выступает” из его естества. Апостол Павел ясно говорит: “Кто во
Христе — новая тварь”. Но это лишь мнимое противоречие. Преподобный
Симеон, говоря о крещении, развивает применительно к человеку догмат
VI Вселенского собора: человек призван “самоохотно” подчинять свою
волю воле Божией, “ходить путем повелений Его”, стать соработником
действию Святого Духа.

Преподобный Григорий Синаит так раскрывает значение


самоопределяющейся воли человека на его пути единения с Богом:
“Начало и источник добродетелей есть благое произволение или желание
добра, как Бог есть причина и источник всякого блага. Добра же начало
есть вера, паче же Христос, Камень веры, Коего имеем мы началом и
основанием всех добродетелей, в Коем стоим и созидаем всякое дело” 27.
Для православного понимания вера неотделима от делания, цель которого
— стяжание благодати, благодатью же осуществляется преодоление, в
меру духовного восхождения, “удобопревратности” воли.

Критика Православия с позиций европейского гуманизма всегда отмечала,


что Православие, ставя перед человеком “сверхзадачу”, уводит его от
решения проблем земного социального обустройства. Протестантизм
ставился как пример положительного “социального христианства”. В этой
критике есть своя правда, но она лишь свидетельствует о том, что в
Православии незыблемо хранится истина Откровения — благая весть о
спасении от рабства “князю мира сего”: человеку даруется возможность
обретения истинной свободы — свободы личности. Во внешнем мире, в
общественном своем бытии, человек как индивид может быть более или
менее свободен в том смысле, что он может более или менее свободно
распоряжаться устройством своей жизни, но человеческая личность не
может быть свободна “более или менее”. Она либо ограничена своими
душевно-телесными стремлениями, либо обретает духовную свободу,
преодолев страсти. И естественно, что все помыслы святых Отцов и
великих подвижников Церкви были устремлены к проблеме внутренней
свободы человека.

Неправильно было бы утверждать, что Православная Церковь устранилась


от общественной жизни. История свидетельствует об обратном. Но
проблемы внешние, общественные с православной точки зрения могут
быть разрешены лишь в свете христианского понимания внутренней
свободы и ответственности каждого члена общества.
Дехристианизация общественного сознания в новейшей истории
западного мира открыла мрачную духовную альтернативу: произвол
одинокой души, которая не в силах обрести истинного мира и покоя, а
потому угасает в непрестанной погоне за материальными и
псевдодуховными удовольствиями, когда жизнь, дарованная человеку для
вечности, проходит на грани гедонизма и отчаяния.

Два тысячелетия тому назад в мир вошел Бог, чтобы освободить род
человеческий от рабства греху и смерти. Творец вновь дарует человеку
возможность обрести совершенную свободу. Так что же мы: выберем
драгоценную жемчужину или останемся со своим ветхим наследством,
которое обречено на расхищение и тлен? Что мы выбираем — свободу или
рабство? Христос вопрошает каждого, и каждый делает свой выбор.

Примечания

1. Эта статья, любезно предоставленная нам ректором Воронежской Духовной


семинарии, кандидатом богословия протоиереем Василием Поповым, представляет
сокращенный вариант его книги, вышедшей в свет в Москве в 1998 г.↩
2. Виндельбанд В. О свободе воли. М., 1905. — С. 4. © В. И. Попов, 1999↩
3. Св. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 2. СПб., 1901. — С. 60.↩
4. Св. Григорий Богослов. Сл. 7. “О душе” // Творения. Ч. 4. М., 1889. — С. 199–200.↩
5. О. Сергий Булгаков повторяет идею священномученика Иринея Лионского, святителей
Григория Нисского и Григория Паламы, которые полагали, что сообразность Богу
приложима к человеку в целом.↩
6. Св. Григорий Богослов. Сл. 40. На Святое Крещение // Творения. Ч. 3. — С. 226.↩
7. Св. Григорий Нисский. Творения. Ч. 6. — С. 295.↩
8. Добротолюбие. Т. 1. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992. — С. 61.↩
9. Св. Григорий Богослов. Творения. Ч. 4. М., 1862. — С. 129.↩
10. О. Сергий Булгаков. Агнец Божий. О Богочеловечестве. Ч. 1. Париж, 1927. — С. 164–
165.↩
11. Сергий Булгаков. Свет Невечерний. М., 1917. — С. 310.↩
12. Добротолюбие. Т. 3. — С. 9.↩
13. Цит. по: Мережковский Д. С. Реформаторы. Брюссель, 1989. — С. 87.↩
14. Виппер Р. Кальвин. Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Т. 14. СПб.,
1895. — С. 102–107.↩
15. Свою доктрину Кальвин изложил в книге “Наставление в христианской религии”,
первое издание которой появляется на латинском языке в 1536 г. Доктрина Кальвина
встретила сопротивление у лютеран и у приверженцев голландского реформатора Я.
Арминия (1560–1619). Однако она была официально принята на Синоде в Дорте
(1618–1619) и на Вестминстерской Ассамблее (1643).↩
16. Творения иже во святых отца нашего Иоанна Дамаскина. Точное изложение
православной веры. М.–Ростов-на-Дону, 1992. — С. 115.↩
17. Прот. Сергий Булгаков. Купина неопалимая. Опыт догматического истолкования
некоторых черт в православном почитании Божией Матери. Париж, 1927. — С. 24–
26.↩
18. Св. Григорий Нисский. Творения. Ч. 4. — С. 297.↩
19. Св. Тихон Задонский. Творения. Т. 1. М., 1898. — С. 215.↩
20. Добротолюбие. Т. 1. — С. 11.↩
21. Там же. — С. 16.↩
22. Там же. — С. 12.↩
23. Преп. Макарий Египетский. Духовные беседы. М., 1880. — С. 362.↩
24. “Читающий Священное Писание поверхностно, — говорит святитель Иоанн Златоуст,
— приходит в великое недоумение, а внимательный увидит последовательность и
точную связь мыслей”.↩
25. Добротолюбие. Т. 1. — С. 171.↩
26. Добротолюбие. Т. 5. — С. 41.↩
27. Там же. — С. 195.↩

Vous aimerez peut-être aussi